Рыжая стояла на месте, а испуганный взгляд её зелёных глаз прыгал то на мёртвую косулю, то на её убийцу, то на окровавленный нож в его руке, то на пятно крови на траве. С окровавленным ножом у губ мужчина походил на маньяка, каким их обычно изображают в бульварных прессе и литературе. Но внимание девушки было приковано не столько к нему, хоть он явно заслуживал его куда больше, а к красному пятну, становившемуся всё темнее. Кровь на траве. Красное на зелёном. Цвета, которые нужно сочетать крайне осторожно. Девушка как завороженная смотрела на распростёртую на поляне косулю, вокруг горла которой растеклось уже даже не красное, а скорее буроватое пятно. Земля жадно пила кровь, вызывая в памяти гостьи леса древние ритуалы, призванные повысить плодородность почвы или благословить спускаемый на воду корабль.
Мрачную торжественность картины нарушил завораживающий, но вместе с тем зловещий мужской голос. Голос бога лесов Пана. Голос охотника, объясняющего добыче, почему он должен забрать её жизнь. Смерть никогда не казалась рыжей чем-то священным или хотя бы заслуживающим особенного почтения. Она могла понять горе по умершему, но не благоговение перед трупом. Впрочем, сейчас о последнем не было и речи. Охотник, скорее, призывал проявить не то уважение, не то просто молчаливую солидарность к деянию рук своих. Деянию, достойному человека.
Девушка оторвала взгляд от морды косули, чьи тёмные, почти чёрные глаза навеки уставились в пустоту, и посмотрела на мужчину. Было в нём что-то угрожающее. Что-то, заставляющее если не попятиться, то уж точно не подходить ближе. Конечно, вид человека с ружьём и окровавленным ножом в руках посреди леса может напугать любого, если только он сам не заядлый охотник. А рыжая, хоть и ходила несколько раз на утиную охоту, причём не только наблюдала за отцом, но и сама уверенно била птицу из ружья, всё же не могла назвать себя таковой.
Инстинкты в ней боролись с разумом. Последний твердил, что даже если перед ней и в самом деле браконьер, в чём сомневаться почти не приходилось – вряд ли мужчина добил косулю, раненую каким-то крупным хищником, то вряд ли он нападёт на неё, так как для закона убийство человека и животного отнюдь не одно и тоже, первые же взывали к отголоскам генетической памяти, зародившейся давным-давно, в Каменном веке, когда никаких законов ещё не существовало, а встреча с более агрессивным вооружённым соплеменником могла закончиться весьма печально, если он чувствовал хотя бы намёк на угрозу себе или своей добыче. И они, постепенно пересиливали.
Рыжая попятилась, не отрывая взгляда от глаз мужчины.

Взгляд стальных глаз мужчины не отрывался от зелёных глаз девушки. Со стороны они могли показаться удавом и кроликом. И вот, кролик замерла на месте, не в силах отвести взгляда от холодных глаз удава. Её пробила нервная дрожь. Она хотела было что-то сказать, но её язык словно присох к нёбу, и из её открывшегося рта не вырвалось ни звука. Девушка так бы и стояла, приоткрыв рот, словно умственно неполноценная, но в этот момент мужчина вновь заговорил, и звук его голоса, голоса того, кто чувствовал себя хозяином всего леса и судеб всех тех, кто посмел вторгнуться в его владения, вывел её из этого подобия транса.
Гостья леса вновь попятилась, протянув за спину руки с растопыренными пальцами. Она не решалась повернуться к мужчине спиной, опасаясь, что стоит ей разорвать с ним зрительный контакт, и он просто выстрелит ей в спину, а потом или выдаст всё за несчастный случай на охоте, или и вовсе похоронит её в болоте. Её прошиб холодный пот, а каждый волосок на теле встал дыбом. Она и сама до конца не понимала, что именно так пугало её в Джерри, но интуиция буквально кричала ей, что он – последний, с кем ей стоило встречаться в лесной чаще. Особенно – при таких обстоятельствах.
– Видите вы кого-нибудь ещё? – попыталась огрызнуться рыжая, но её голос предательски дрогнул. В следующий миг она запоздало осознала, какую ошибку совершила. Хотя и сама попытка дерзить браконьеру с ружьём была не слишком умным поступком, она только что прямо заявила ему, что гуляла по лесу одна. А это развязывало ему руки.
Девушка прекрасно понимала, что искать её, если и начнут, то, в лучшем случае, завтрашним вечером, после того, как она не явится на работу, а в конце смены кто-нибудь из коллег захочет навестить её и высказать всё, что думает о таких вот прогульщицах. Впрочем, весь город прекрасно знал, насколько она любит бродить по окрестностям, а это значило, что хватятся её только, если она не вернётся послезавтра. А полиция к делу подключится и вовсе по истечении ещё трёх дней. За это время браконьер успеет не только надёжно спрятать её тело, но и сделать ноги с острова.
И рыжая продолжала пятиться, невольно ускоряя шаг. Внезапно под ногу ей попал корень, и она с негромким вскриком упала на землю.

Тёмные провалы направленных на неё ружейных стволов казались рыжей зияющей бездной, и чем дольше она вглядывалась в них, тем сильнее становилось чувство, что они вглядываются в неё. И без того вечно бледная, девушка побелела как полотно. На мгновение ей показалось, что из чёрных дыр стволов вырываются дуплетом вспышки, ружьё чуть дёргается вверх, увлекаемое отдачей, несмотря на силу удерживающих его рук, но она этого уже не видит – картечь уже превратила её постоянно контрастирующее с рыжими волосами бледное лицо в серовато-красное месиво, почти сливающееся с ними. Зелёные глаза широко раскрылись от ужаса предвкушения, но выстрел не прогремел.
Внезапно ружейные стволы сменились протянутой рукой. Всё ещё не успевшая до конца прийти в себя, рыжая машинально приняла помощь того, кто буквально только что напугал её до смерти, и неуверенно поднялась на ноги. Ужас исчез, словно тень в полуденный час. Девушка выпрямилась во весь рост и смерила мужчину взглядом, в котором, впрочем, всё ещё были заметны следы тревоги. Однако браконьер не целился в неё, не размахивал ножом и даже не выкрикивал угроз, а потому её буквально только что вопивший в панике инстинкт самосохранения умолк, подчиняясь холодному голосу рассудка, который говорил, что опасности нет и не было – хоть они и были в лесу, Джерри не тронул бы её и пальцем – пусть он и был нелюдим, пусть совершил преступление, но он всё ещё оставался человеком, а потому не мог не видеть разницы между тем, чтобы убить самку косули или девушку, заставшую его над трупом.
Однако охотник отнюдь не спешил отпускать гостью леса. В устремлённом на него взгляде зелёных глаз появилось недоверие.
– Освежевать? – медленно повторила девушка. В её голосе чувствовался сильный немецкий акцент, из-за чего было не совсем понятно, то ли она не понимает самого смысла этого слова, забыв, как оно переводится на родной для неё язык, то ли удивлена именно тем, что мужчина обратился к с такой просьбой, прозвучавшей почти как приказ, то ли выражала таким образом сомнения в том, что сумеет помочь ему освежевать добычу.

Рыжая немка удивлённо смотрела на мужчину. В испуганном взгляде её зелёных глаз читалась нерешительность, причём она определённо была вызвана отнюдь не языковым барьером. Когда она только вышла на поляну, где разыгралась кровавая сцена, мужчина призвал её молчать, и этот его порыв был ей понятен, но теперь он вёл себя так, словно она была его женой, дочерью или подругой, и он именно для того и взял её с собой на охоту, чтобы она помогла ему разделать добычу.
Когда к её ногам упал охотничий нож, Рыжая вскрикнула и отпрыгнула назад. Она перевела недоверчивый взгляд зелёных глаз с рукояти ножа на охотника и обратно, не зная, как поступить. Мужчина по-прежнему вёл себя так, словно она была с ним на этой охоте с самого начала, и это сбивало её с толку. Если бы он кричал на неё или угрожал ей, она, хотя бы, понимала, что стоит от него ожидать, а потому его спокойствие пугало даже сильнее.
Девушка неуверенно подняла нож и внимательно осмотрела клинок. Широкий, скошенный обух, тонкое остриё и скошенное острое лезвие. Фигурная рукоять идеально ложилась в ладонь, а упор, на первый взгляд стилизованный под кинжальный, но на самом деле являвший собой своеобразный крючок для извлечения гильз из ружейных стволов, не позволял пальцам соскользнуть на клинок при ударе. Несмотря на отчётливую печать неуверенности на лице, рыжая взяла нож так, словно ей уже доводилось обращаться с оружием. Она ещё раз посмотрела на клинок, отмечая отсутствие каких-либо рисунков или узоров на его щёчках.
– Нужен другой нож, – негромко произнесла подмастерье поневоле, подходя к мёртвой косуле. – Этим можно только шкуру проколоть. Нужен нож без острия, – она знала о чём говорила – её отец увлекался охотой и почти всегда брал её с собой. В его арсенале был универсальный охотничий нож с большим набором клинков, один из которых как раз не имел острия и предназначался именно для снятия шкуры и потрошения туши.
Конечно, освежевать и разделать косулю вполне можно было и тем, ножом, что гостья леса держала в руке, но она пыталась потянуть время, чтобы понять, чем именно руководствуется его самозваный хозяин.

Рыжая колебалась. Она хотела отказаться потрошить тушу, но что-то подсказывало ей, что выбора у неё нет. Мысли мешались у неё в голове, словно цветные стёкла в калейдоскопе. Она и прикидывала, как будет лучше сделать первый разрез, а потом осторожно отделить шкуру от мяса и прорезать рёбра, причём в том, что последнее у неё вообще получится, она сомневалась; одновременно ей не удавалось отделаться от мысли, что самым разумным решением будет бросить нож на землю и уйти, просто уйти, без лишних криков; а что-то в ней говорило, что единственным выходом может быть только воткнуть нож в его хозяина, ибо вряд ли тот, если бы не был встревожен её появлением на этой поляне, вообще стал бы командовать. Девушка гнала эти мысли, но клинок в её руке словно сам просил дать ему напиться крови.
– Как вскрою я рёбра? – с сомнением спросила рыжая, опускаясь на землю подле охотника. – Нож способен кость разрезать, но для этого сила куда больше моей нужна, – она развела руками. На самом деле, это был всего лишь ещё один повод потянуть время. Гостья леса прекрасно знала, что грудную клетку косули вскрывать вовсе необязательно – её вполне можно было выпотрошить через брюшную полость, только для этого потребовались бы рукавицы до самых плеч, чтобы засунуть руку достаточно глубоко в нутро мёртвого зверя.
Не выпуская из руки ножа, рыжая медленно засучила рукав сперва на одной руке, а потом, переложив оружие из ладони в ладонь, – на другой. Она не боялась крови и не испытывала отвращения при виде внутренностей, да и в самом потрошении кого-либо для неё не было ничего экстраординарного, хоть она и не занималась этим каждый день, но интуиция подсказывала ей, что во всём этом кроется какой-то подвох, а потому она, всё же, не спешила приступать к кровавому действу. Покончив с рукавами, немка засунула корды галстука-боло под рубашку и вновь посмотрела шотландцу в глаза.
– Есть у вас какие-нибудь перчатки? Я не хочу вся в крови перемазаться, – чуть нервно спросила она.

Рыжая медленно надела перчатки. Почти ленивое спокойствие мужчины уже не столько сбивало с толку, сколько раздражало. Если бы он ей угрожал или хотя бы просто кричал, ей было бы проще решиться дать отпор, но его негромкий, почти завораживающий голос словно гипнотизировал её, заставляя подчиниться. Немка присела над мёртвой косулей и поднесла нож к её шее. Дальше всё, на первый взгляд, было просто – сделать разрез до самого хвоста и осторожно, чтобы не наделать лишних дырок, отделить шкуру от мяса до самого хребта, а потом сделать разрез до внутренних органов и ещё более осторожно вырезать их из туши.
Нож вошёл в мёртвое тело почти бесшумно. Из разреза на землю тут же заструилась тёмная, ещё тёплая, липкая кровь. На лице рыжей не дрогнул и мускул – для неё трупы, будь они человеческими или животными, никогда не были чем-то священным или страшным. Она не испытывала никакого благоговения или первобытного ужаса перед смертью. Оттягивая свободной рукой шкуру вверх, девушка чуть неуверенно принялась отделять её от мяса, стараясь при этом не резать слишком глубоко.
Если бы браконьер не заговорил, работа поглотила бы её с головой, но его слова об убитых ведьмах заставили немку навострить уши, а потому её и без того не быстрые движения замедлились ещё больше.
– Викканка? – переспросила девушка, не решившись оторвать взгляд от окровавленной туши. – Но они же не колдуны, а что-то вроде нео-друидов? – она прекрасно понимала, насколько её сравнение далеко от истины, но решила попытаться заболтать самозваного хозяина леса, заставив его выйти на её поле, где ей не составит большого труда его переспорить. Ожидая подтверждения или возмущённого опровержения своих слов, рыжая уже хотела было вновь сосредоточиться на разделке несчастной косули, но в этот момент мужчина произнёс нечто, что заставило её остановиться и всё-таки перевести взгляд на него.
Его слова об умершем в детстве брате-близнеце она не восприняла всерьёз, расценив как своего рода угрозу, пусть и уж очень странно завуалированную. Задать вопрос, чтобы прояснить ситуацию, немка не успела. Второй браконьер появился совершенно внезапно и тут же решил перейти от слов к делу. Рыжая прекрасно помнила, что свет распространяется в пространстве быстрее звука и уж тем более пуль, а потому, стоило ей увидеть, как из чёрных провалов ружейных стволов вырываются язычки пламени, перекувырнулась через мёртвую косулю, пытаясь укрыться от огня безумца.
Массивная пуля десятого калибра, снабжённая собственной нарезкой, дабы раскрутиться в гладком стволе дробовика и повысить точность и дальность своего полёта, просвистела в воздухе, и вслед за ещё не затихшим эхом выстрела по лесу разнёсся полный неподдельной боли крик – раскалённый свинец разорвал рубашку и оставил на спине бедовой девицы глубокую тёмную ссадину, пройдя по касательной, но не войдя в тело. Немка неуклюже перевернулась пару раз и, что было сил, сломя голову, припустила в лес, сверкая пятками. Она бежала, виляя из стороны в сторону, надеясь, что так её будет сложнее подстрелить.
Послышался треск передёрнутого затвора, за которым почти тут же последовал второй выстрел, и рыжая девица, уже почти скрывшаяся за деревьями, с громким визгом рухнула на землю, исчезнув в густых кустах ежевики – среди крупнокалиберных пуль затесалась картечь, один из шариков которых вошёл глубоко в мышцы беглянки. Траву и листья окрасила кровь. Человеческая кровь.

Картечь засела глубоко в мышце и немилосердно жгла. Рыжая девушка была похожа на хромую собаку – она пыталась ползти на четвереньках, но боль в раненой ноге заставляла её опираться почти на одни только руки, волоча окровавленную конечность. Колючие ветви ежевичных кустов царапали её по лицу и цеплялись за рубашку, скользя по гладкой коже штанов. На зелёных листьях оставались тёмно-красные пятна. Страх и боль гнали немку вперёд. Когда у неё за спиной послышался треск ветвей, возвещающий, что безумный стрелок бросился за ней в погоню, девушка в ужасе вскочила и неуклюже попыталась бежать, но больше запрыгала на здоровой ноге, подволакивая раненую. Если бы она лучше подумала, то, наоборот, попыталась бы притаиться в зарослях, понадеявшись на то, что без собаки полоумный не сумеет её найти. Сейчас же он мог видеть и слышать её, а на двух здоровых ногах бежать даже с его габаритами было куда легче, нежели на одной, да ещё и чувствуя невыносимую боль при каждом неудачном движении в раненом бедре.
Исход погони был предрешён. Рыжая даже не успела понять, что её настигли, когда твёрдый как кремень кулак обрушился на её голову, от чего перед глазами у неё заплясали искры, и она тяжело осела на землю. На мгновение ей показалось, что всё закончилось, но в этот самый момент её тело разорвала боль, оказавшаяся едва ли не сильнее, чем та, что сопровождала момент ранения. Девушке показалось, что она попала под лошадь. Под тяжеловоза с подкованными копытами. Из её груди вырвались стоны, сменившиеся полным неподдельной боли криком, когда преследователь всей своей массой обрушился на её лодыжку. Ей показалось, что она услышала хруст, но сторонний наблюдатель, заметив, как её нога инстинктивно дёрнулась, когда мужчина наступил на неё, догадался бы, что обошлось без перелома. Самой же беглянке сейчас было вовсе не до собственной ноги, пусть ту и пронизывали теперь волны едва терпимой боли.
Говорят, когда человек чувствует дыхание смерти, вся его жизнь проносится у него перед глазами. Рыжая немка могла с уверенностью сказать – это не так. Всё, что она видела – чёрный провал ружейного ствола. Она уже почти ждала, когда из него вырвется ослепительная вспышка, после которой вся в одночасье вся боль, что разрывала сейчас на части её тело, мгновенно прекратится. Но выстрела всё не было. А тем временем адреналин и выделявшиеся в кровь вместе с ним эндорфины делали своё дело. Организм рыжей боролся с болью, пытаясь не дать ей захватить её сознание целиком, тем самым помешав хоть как-то попытаться спастись. Рука девушки незаметно скользнула за голенище сапога, и её длинные пальцы ухватились за рукоять маленького кинжала, полученного ею в подарок на недавно прошедшей в городе в честь национального праздника ярмарке. Старый шотландец долго и придирчиво выбирал его, прежде чем вручить ей. В тот самый момент, когда её мучитель отвлёкся, открывая перочинный нож, немка нанесла удар. Обоюдоострый клинок впился в толстую ногу под коленом. Девушка налегла на него изо всех сил, надеясь повредить крупные сосуды или сухожилия. Боль и страх придали ей сил, да и клинок, хоть и принадлежал сувенирному кинжалу, заточен был на совесть, хоть сейчас и разрезал живую плоть лишь ценой немалых усилий со стороны раненой.
Мужчина заорал, но не столько от внезапной боли, сколько от неожиданности – он никак не рассчитывал, что его жертва сможет оказать серьёзное сопротивление, а уж тем более нанести ответный удар. Его нога соскользнула с её бедра, а рука, которой он всё ещё сжимал ружьё, инстинктивно потянулась к ране. Девушка, руководимая сейчас инстинктами в ещё большей мере, ухватилась за стволы и резко потянула на себя. Убийца дёрнулся было назад, но его раненая нога подогнулась, и он грузно рухнул на землю, едва не придавив голени своей противницы. Падая, он выпустил из руки ружьё. Рыжая тут же упёрлась прикладом в землю и тяжело поднялась на ноги.
Первым её порывом было тут же пристрелить растянувшегося на земле борова, из-под левого колена которого хлестала кровь, и она бы так и поступила, будь они в лесу одни. Но где-то неподалёку всё ещё сидел ещё один браконьер, и то, что он не попытался остановить самозваного маньяка и не бросился наутёк, говорило о том, что они были заодно, а потому в этот самый момент немка могла находиться на мушке у ещё одного безжалостного убийцы.
И она побежала. Неуклюже обхватила ружьё обеими руками, одной из которых всё ещё сжимала шотландский кинжал, и, неуклюже подпрыгивая на здоровой ноге, бросилась в лес. Охота началась, но она, даже несмотря на захваченное оружие, всё ещё была в ней дичью. Её нога всё ещё сочилась кровью, помечавшей едва ли не каждый её шаг, а боль в бедре, спине и лодыжке не давали ей бежать со всех ног, но немка не желала сдаваться. Отбежав на пару сотен метров, она остановилась, чтобы повесить ружьё на плечо и вытереть о рубашку кинжал, перед тем как вернуть его в ножны, после чего вновь побежала, подволакивая ногу и зажимая рану рукой.

Рыжая не столько бежала, сколько неуклюже подпрыгивала на здоровой ноге, подволакивая раненую и отмечая каждый свой шаг тёмно-красными пятнами крови, всё никак не желавшей останавливаться. Она всегда считала лес своим вторым домом, а потому никак не могла понять, как могло случиться такое, что именно здесь – в этом храме природы она в одночасье превратилась сперва в пособницу браконьера, а потом и вовсе в раненого зверя, по кровавому следу которого шёл безжалостный охотник. Ей хотелось верить в то, что вековые деревья придут ей на помощь, подскажут, где укрыться от врага, и она, подчиняясь не столько затуманенному болью и ужасом разуму, сколько первобытным инстинктам, что всегда будут жить в самых тёмных уголках души любого человека, сколь цивилизованным он бы себя не считал, стремилась скрыться в самой густой чаще.
Ружьё, отобранное у раненого браконьера, ей пришлось взять на плечо, придерживая рукой за приклад. Если бы не ужас и боль, с каждой минутой становившиеся всё сильнее, по мере того, как падала концентрация адреналина, а вместе с ним и эндорфинов в крови, немка догадалась бы, что ей стоило не удирать, словно раненой волчице, а, наоборот, улечься в кустах и подождать, пока её найдут. Вот только случись сейчас так, что ей удалось бы застать браконьеров врасплох, она не смогла бы с уверенностью сказать, хватило ли бы у неё духу выстрелить первой.
Боль в раненом бедре вкупе со всепоглощающим страхом причудливо переплетала мысли и воспоминания превратившейся в дичь девушки. Она остановилась, тяжело опираясь о могучий ствол столетнего дуба, и оглянулась. Кровь. На траве, на листьях кустов и молодых деревьев. Самый надёжный из следов. Бежать бесполезно – невозможно скрыться, оставляя преследователям подсказки на каждом шагу. Или? Повинуясь внезапно нахлынувшим воспоминаниям из прочитанных в детстве книг, немка вновь устремилась вперёд, постепенно забирая вправо. Кровь не может течь вечно. В конце концов, она остановится, а до тех пор ей придётся бегать кругами, покуда хватит сил, чтобы сбить браконьеров со следа. Главное – чтобы круги получались достаточно большими, иначе в них не будет никакого смысла.

Выстрел прогремел неподалёку, заставив рыжую пригнуться, втянув голову в плечи, однако если картечь и просвистела в воздухе где-то рядом, то этого она не услышала. И это придало ей сил. Преследователь не знал где она, а потому пытался запугать и заставить себя выдать. Немка обернулась, внимательно изучая оставленный ею кровавый след. Ногу уже давно следовало хоть как-нибудь перевязать, но затеянная ею хитрость требовала, чтобы кровь продолжала отмечать каждый её шаг вплоть до того момента, когда она вновь ступит на уже пройденный ею путь. Только тогда можно будет, наконец, сделать из ремня жгут и попытаться скрыться в лесу. Девушка внимательнее осмотрела отобранное у раненого браконьера ружьё. Старый четырёхзарядный карабин, в магазине которого оставалось два патрона. Ещё один уже лежал в патроннике, а картечь из четвёртого прочно засела в бедре немки, не переставая немилосердно жечь ни на минуту.
До ушей девушки донёсся голос мужчины, заставив её вновь взять ружьё на плечо и бежать дальше, стараясь не шуметь. У её преследователя и так было слишком много преимуществ, чтобы позволить ему ещё и найти её по слуху. Ружьё неприятно оттягивало руку своей тяжестью, подсказывая самый надёжный выход из положения, но бывшая гостья леса, превратившаяся в его раненую нимфу, всё ещё не могла с уверенностью сказать, сможет ли она выстрелить первой, а в том, что её преследователь или преследователи – она не была уверена даже в том, сошёл ли второй браконьер с дистанции, но то, насколько тихо двигался стрелок, заставляло думать, что он шёл один, – будут бить уверенно, наверняка, сомнений не оставалось – один из них уже показал ей, как мало в них осталось человеческого.
Рыжая продолжала бежать, постепенно забирая вправо, но кровавый след на траве и листьях кустов всё не появлялся, от чего в ней постепенно начинала нарастать паника. Она была убеждена, что неспособна заблудиться в лесу, а сейчас всё говорило о том, что это всё-таки произошло. Впрочем, сейчас это было немудрено – её голову поочерёдно затуманивали то паника, то адреналин, то боль, а потому ничего не стоило где-то забрать слишком мало. Радовало лишь то, что едва слышные шаги преследователя хоть и не удалялись, но и почти не приближались, а это означало, что дистанция между ними не менялась.
Деревья постепенно начали расступаться, а подлесок – мельчать. Беглянка чуть замедлила шаг, пытаясь понять, куда она забрела. Впрочем, через несколько метров всё стало ясно – её манёвр удался, вот только она не учла того, что исходной точкой её маршрута была злополучная поляна, ставшая местом кровавой драмы. Так и не освежёванная до конца косуля лежала на том же месте, где её настигла браконьерская картечь. Девушка несмело вышла из-за деревьев, взяв ружьё наперевес, хоть его законного владельца пока видно и не было. Меньше всего ей хотелось, чтобы хоть один из браконьеров застал её врасплох, вот только для осуществления своей задумки она была вынуждена пройти по и без того орошённой кровью поляне, за которой и начинался оставленный ею след.

Рыжая девушка быстро кралась через злосчастную поляну, оборачиваясь на каждый шорох. За каждым кустом ей мерещился то один, то другой браконьер, уже поднёсшие ружья к плечам и готовящиеся сделать последний выстрел. Она то и дело пригибалась и ускоряла шаг, поминутно рискуя споткнуться или запутаться в собственных ногах, на одну из которых ей удавалось опереться лишь с большим трудом. Ружьё так плясало у неё в руках, что оставалось лишь удивляться, как оно ещё не вылетело из них. Но никто не появлялся из-за деревьев и не стрелял. Мёртвая косуля осталась за спиной немки, а перед ней уже начинался кровавый след. Оставалось пройти лишь несколько метров, чтобы оказаться на том месте, где она сошлась в короткой, но кровавой схватке с одним из браконьеров.
И в этот момент из кустов послышались приправленные проклятиями стоны и громкий хруст сучьев, а вскоре из них показался, заметно прихрамывая, и раздетый по пояс рыжий браконьер с вытатуированным на груди носорогом. Грубо сделанная повязка на его ноге уже пропиталась кровью. Девушка в ужасе замерла, выставляя ружьё перед собой, словно пытаясь им закрыться. Мужчина недобро захохотал и неожиданно быстро захромал в её сторону, доставая перочинный нож.
– За мной должок, Роузи! – воскликнул он. – Я не стану тебя убивать! Нет! Это слишком просто! Правду говорят – если хочешь отомстить женщине, незачем её убивать. Изуродуй её, вот и всё! Вырежь ей ноздри, обруби уши, как свинье! – свою пронизанную не то ненавистью, не то каким-то зловещим торжеством речь браконьер дополнял совершенно безумным дирижированием перочинным ножом, а по то и дело сменявшемуся с мрачной радости предвкушения скорой расправы на боль и ненависть выражению на его обрюзгшем лице было нетрудно догадаться, что он специально распаляет себя, но не чтобы покончить с посмевшей сопротивляться ему девицей, а чтобы унять пульсировавшую в его ноге боль. Собравшись с силами, шотландец одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от немки.
– Я те счас башку оторву, Роузи! – рявкнул он прямо ей в лицо. Девушка вскрикнула, отшатываясь.
– Не подходите! Не подходите, убью! – а сама вела ружьём, целила в браконьера, чёрное очко ствола прыгало в дрожащих руках.
Могло и выстрелить ружьё с перепугу.
– Когда ты забыла английский, Роузи? – засмеялся мужчина девушке в лицо. – Бравая девка! Ну-ка пугни меня, ишо пугни! – а сам медленно надвигался на неё, неспешно переставляя кривые ноги и не переставая смеяться. – Ты, однако, титьку седни не сосала, а то беспременно меня завалила бы! – подошёл прямо грудью на ружьё.
Зелёные глаза девушки встретились с серыми, почти прозрачными глазами мужчины. Прочитав в них страх, он ухмыльнулся ещё шире и взялся руками за ствол ружья.
– Дай сюда, сучка! Поигралась, и будет! – он потянул ружьё на себя. В следующее мгновение прогремел выстрел.
Шотландец и немка рухнули на землю одновременно. Она – неуклюже завалилась на спину, сбитая с ног мощным ударом приклада в грудь. Он – отброшенный назад, широко раскинув руки. Кровь обагрила землю, навеки застывшую на лице браконьера гримасу, в которой читалось одно лишь удивление, словно он так и не смог поверить в то, что ружьё выстрелило, лицо и руки его убийцы. Могучая грудь мужчины превратилась в ощетинившееся отломками рёбер месиво. От носорога остались лишь кусочки ушей.
Рыжая тяжело села на земле. От ушиба ныла вся грудь. Она неуверенно провела по ней рукой, проверяя всё ли на месте. И только потом девушка увидела едва начавший остывать труп. Она в ужасе отшатнулась в сторону, а её желудок тут же скрутили спазмы, заставляя её глубоко дышать. Она убила человека. Человека. Пусть даже он спустил курок сам – рванув ружьё на себя, тем самым нажав её пальцами на спусковой крючок, – именно она в него прицелилась. Немка запрокинула голову, уставившись в небо, и зашлась в едва слышном крике. Из её глаз хлынули было слёзы, но в этот момент она неудачно пошевелилась, и её раненую ногу прострелила боль. Боль от засевшей в мышцах бедра картечи. Картечи, которая вылетела из того самого ружья, из которого был убит браконьер, пытавшийся убить её.
Рука рыжей девушки опустилась на упавшее в траву ружьё. Мысли путались в её голове. Она тяжело поднялась на ноги, сжимая в руках спасшее ей жизнь ружьё.
– Вы разбудили лес, и он крови жаждет! – почти прошипела девушка, не то пытаясь подбодрить себя, не то поддавшись накатившему на неё помешательству. Она неуклюже подошла к мёртвому браконьеру и, повесив ружьё на плечо, неожиданно уверенными, быстрыми движениями развязала повязку на его ноге, после чего поспешно затянула собственную рану и захромала в лес по собственным следам, миновав место, где в первый раз за этот день пролила человеческую кровь. Теперь она старалась ступать как можно тише, понимая, что смерть несостоявшегося убийцы стала поворотной точкой в этой охоте, в которой теперь не осталось очевидной дичи и очевидных охотников.

Было ли дело только в кровопотере, или же совершённое, пусть и не совсем по её воле, убийство что-то сломало в её голове, но рыжая была почти уверена, что слышит шёпот от каждого дерева, каждого куста, каждой травинки: «Отомсти! Защити нас! Защити свой дом! Покончи с теми, кто посмел пролить в нём запретную кровь! Покончи с теми, кто нарушил кодекс охотника! Отомсти! Отомсти! Отомсти!». Девушку трясло. То и дело её порывало завыть, словно она и в самом деле начинала превращаться в зверя, символикой которого была отмечена. В волка. Вернее – в волчицу.
Безумие – лишь тонкий мост между разумом и инстинктами, и сражающийся с чудовищами должен помнить об этом ничуть не хуже, чем о том, что в любой момент рискует и сам превратиться в чудовище. Убив человека, немка заглянула в бездну, и бездна успела заглянуть в неё. Инстинкты требовали от неё развернуться и пойти навстречу второму браконьеру, чтобы убить и его. Разум – скрыться в лесной чаще и там ждать, пока остававшийся в живых убийца не уйдёт из леса. Однако она не желала прислушиваться ни к кому из них, полагая, что лучшим выходом будет сделать засаду где-нибудь неподалёку от кровавого следа, по которому враг леса и найдёт свою смерть.
Вот только она не учла, сколько времени у неё ушло на то, чтобы опомниться после выстрела и покинуть злополучную поляну.
Охотник почти настиг её.
Выстрел прогремел совсем близко, и что-то, недобро просвистев у неё над головой, с глухим стуком воткнулось в ствол старого вяза. Девушка инстинктивно пригнулась и ускорила шаг, почти что подпрыгивая на здоровой ноге. Послышался характерный щелчок перелома ружейных стволов, а потом зловещий хлопок их закрытия, после чего прогремел новый выстрел, а почти сразу за ним второй. Картечь просвистела совсем рядом с девушкой, срезая побеги травы и тонкие ветки. Вновь послышались характерные щелчки перезарядки, а потом снова загрохотали выстрелы.
Рыжая лишь чудом успела юркнуть за толстый ствол расщепленного молнией дуба, чью обугленную верхушку окружила упрямая поросль новых веток – могучее дерево не желало умирать и продолжало бороться за своё место под солнцем. Девушка поднесла ружьё к плечу и быстро выглянула из-за дерева. Быстро прицелившись на звук преломляемых стволов, она тут же дёрнула спусковой крючок. В следующий миг из её глаз посыпались искры, а лицо пронзила острая боль – она недостаточно крепко прижала приклад к плечу, и он, подчиняясь отдаче, так ударил её по лицу, что на щеке тут же расцвёл багровый кровоподтёк, грозивший разлиться на половину лица. Устоять на ногах ей вновь не удалось, но в этот раз она не выронила ружьё, а потому, уже оказавшись на земле, неожиданно проворно перекувырнулась и, передёрнув затвор, улеглась, на этот раз плотно прижав приклад к плечу и целясь в ту сторону, куда за минуту до этого ушёл её выстрел.

Он был где-то рядом. Немке казалось, что она чует его запах – горько-кислый тяжёлый запах мужского пота, перемешавшийся с пороховыми газами и металлическим ароматом крови. Должно быть, так пахнет смерть, – промелькнуло в рыжей голове. Затравленная девушка плотнее прижала приклад к плечу. У неё оставался всего один выстрел, и уж он-то должен был лечь точно в цель. Все её чувства обострились, остаток налёта цивилизованности слетел, обнажив кошмарный оскал первобытного дикаря. Ты съешь, или съедят тебя – третьего не дано, время игры в прятки прошло.
Едва слышный щелчок переломившихся стволов, и рыжая тут же осторожно повернулась, выцеливая врага. Он был где-то совсем рядом, но лес не спешил раскрывать его своей единственной, пусть и самозваной защитнице, словно желая испытать её, проверить, достойна ли она жить, достойна ли носить гордое звание его дитя. Вновь послышался мягкий щелчок – браконьер перезарядил ружьё. Немка напрягла слух, страшась пропустить малейший звук. И в повисшей было тишине явственно послышалось характерное тихое шуршание – шотландец крался к ней. Если бы не  полусгнившие сухие листья, она ни за что не услышала бы его почти что кошачьих шагов, но мёртвый ковёр, что скрывает и удобряет лесную почву почти круглый год, выступил в этом противостоянии на её стороне. Лес не хотел смерти той, кто всегда чувствовала себя в нём куда свободнее, нежели в городских царствах асфальта и бетона.
Дольше ждать было нельзя – ещё пара шагов, и враг всего живого заметил бы её. Девушка неуклюже выкатилась из своего укрытия и оказалась почти нос к носу с мужчиной. Не дожидаясь, пока тот успеет опомниться, она выстрелила навскидку. Приклад тяжело ударил её в плечо, но на этот раз ей удалось прижать его достаточно крепко, чтобы он уже не смог покалечить её. Картечь из последнего патрона устремилась в ненавистное рыжей лицо.