Летний вечер медленно вступал в свои права. Тени за окном уже начали удлиняться, но до заката солнца было ещё далеко. Третий за день наплыв посетителей в городском пабе пошёл на спад – труженики моря, основательно подкрепившись, направились в порт – готовить свои суда к ночному лову, а час тех, кто посвятил себя работе на земле, ещё не пришёл, и в зале оставалось не так уж много посетителей.
Высокая рыжая девушка в тёмно-зелёном строгом костюме с юбкой до колен, поверх которого был повязан форменный передник, неспешно прохаживалась вдоль стойки, поглядывая, не пора ли забрать у кого-нибудь из гостей грязную посуду или принести счёт.
Сидевший за одним из столиков рослый мужчина, чья лысина тускло блестела в свете люминесцентных ламп, поймал взгляд официантки и жестом попросил её подойти.
– Повторите мой портер и принесите счёт, – сухо бросил он, отодвигая грязную тарелку с уложенными на неё крест на крест ножом и вилкой.
Рыжая проворно подхватила её и пустую кружку и быстрым шагом направилась обратно за стойку. Распечатав счёт, она направилась к крану с фирменной эмблемой Макреев. Несколько минут спустя она вернулась к столику лысого любителя тёмного пива с полной кружкой портера и коричневой книжечкой, в которой лежал чек. Мужчина кивнул и поднёс к губам пиво. Официантка, ожидая, пока он решит, расплатиться ли сразу или же непосредственно перед уходом, окинула взглядом зал и заметила нового посетителя, как раз взбиравшегося на один из барных стульев перед особым столиком. В следующий момент он, не глядя, решил сделать заказ, забыв, впрочем, уточнить, какой именно напиток ему хочется отведать.
Лысый любитель портера интереса к счёту не проявлял, а потому рыжая официантка, которой голос нового посетителя показался подозрительно знакомым, поспешила вернуться за стойку, чтобы подхватить меню. Она успела выучить в лицо и по голосам, но не по именам, почти всех завсегдатаев паба, а потому пыталась припомнить, какой именно виски предпочитает новый клиент, не пытаясь понять, кто именно пожаловал в паб Макрея.
– Добрый вечер, – произнесла она с дежурной улыбкой, останавливаясь напротив новоприбывшего брюнета. – Какой виски предпочтёте вы? – голос девушки внезапно дрогнул – она узнала вечернего посетителя. Не прошло и трёх дней с момента их первой встречи, обстоятельства которой сложились так, что им обоим, вероятнее всего, хотелось, чтобы она стала и последней. Девушка с трудом сохранила на лице дежурную улыбку, тут же ставшую, впрочем, неестественной, и машинально потянулась к приколотому к нагрудному карману передника бейджу, на котором красовалось единственное слово: «Ундина».

Отредактировано Undine Kroenen (2016-12-05 23:18:22)

Официантка судорожно сглотнула. Директор музея вёл себя спокойно. Слишком спокойно. Словно он спланировал их встречу, и она была чем-то вроде очной ставки, прежде чем стражи закона или его подручные войдут в паб, чтобы забрать попавшуюся с поличным воровку с собой. Зелёные глаза в панике забегали, а руки мелко затряслись. Первым порывом Ундины было немедленно удалиться на кухню и сбежать через чёрный ход, но она, кое-как совладав с собой, отвергла эту мысль. Побег сейчас был бы равносилен чистосердечному признанию, а потому ей оставалось только попытаться сделать хорошую мину при плохой игре.
По-прежнему через силу улыбаясь, от чего её лицо стало похоже на морду загнанного в угол волка, девушка отцепила бейдж от кармана передника и протянула мужчине меню.
– Добрый вечер, герр Галлахер, – чуть неестественным голосом произнесла она. – Желаете к виски какую-нибудь закуску заказать? – Ундина решила не скрывать, что и сама узнала директора музея, в который она всего пару дней назад безуспешно проникла, однако его вопрос о криминальном мире Северного Солуэя словно бы и не услышала.
– Принести вам бутылку и стакан или только стакан «Джеймисона»? – тут же задала она ещё один вопрос, словно надеясь переключить внимание Галлахера на собственный заказ.
Хоть рыжая и не планировала побег, но меньше всего ей хотелось так и стоять напротив человека, чьё первое впечатление о ней было безнадёжно испорчено, а лучшего повода хоть ненадолго покинуть его общество, чем направиться за его же заказом у неё просто не было.

Каждая секунда возле столика, сидя за которым директор злополучного музея оказывался едва ли не одного с ней роста благодаря высоте барного стула, превращалась для официантки в пытку. Она с большим трудом сдерживалась, чтобы «случайно» не толкнуть мужчину в надежде на то, что ему не удастся удержать равновесия. Падение с высоты почти равной человеческому росту на жёсткий пол вряд ли прошло бы для него без последствий. Вот только для неё самой они могли оказаться ещё менее приятными.
Мужчина же, несмотря на уже одержанную ещё в музее победу, определённо не желал оставлять несчастную девушку в покое, словно вознамерившись уничтожить её не только морально. Ундина смерила его взглядом зелёных глаз, в которых читались одновременно и страх, и почти что ненависть.
– Нет никакого криминального мира Северного Солуэя, – почти прошипела, она, боясь, что если и дальше игнорировать издевки директора городского музея, то он начнёт делать куда более очевидные намёки, которые вполне смогут услышать и другие посетители. – Вы связались с куда более могущественными силами, нежели какая-то банда! – её отповедь должна была прозвучать грозно, но подавленная истерика сделала своё дело, и голос рыжей дрожал, словно у школьницы, вызванной к доске строгим учителем отвечать не сделанное домашнее задание.
– Могу специально для вас в виски и закуску «циклон б» подсыпать! – затравленно огрызнулась Ундина в ответ на новую колкость Галлахера и, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать со всех ног, удалилась в направлении кухни. Но вместо того, чтобы передать заказ и вернуться за стойку, дабы не пропустить, когда с чьего-нибудь столика потребуется убрать грязную посуду, она юркнула в туалет и, заперев за собой дверь, закрыла лицо руками. Из груди девушки вырвались рыдания, а из глаз хлынули слёзы. Она вновь почувствовала себя как тогда на крыльце музея под проливным дождём, когда его двери захлопнулись у неё за спиной навсегда.
Немка с трудом подавляла слишком уж громкие всхлипы, опасаясь, что кто-нибудь из коллег услышит её и захочет узнать, что с ней случилось. Минут пять она так и ревела в рукав собственного пиджака, а потому, всё же, сумела совладать с собой и, наскоро умывшись, вернулась в зал.
Наполнив стакан едва ли не самым известным из ирландских виски, она поставила его и тарелку с сырным ассорти на поднос, после чего, стараясь чуть ли не чеканить шаг, вернулась к столику Галлахера.
– Ваш «Джеймисон», герр, – пытаясь придать голосу естественное выражение, произнесла Ундина. – Надеюсь, вы сыр любите.

Хоть Ундина и была немкой, она ни малейшего представления не имела, чем принято закусывать виски в Германии. Сама она из алкоголя не пила ничего крепче пива, да и его позволяла себе крайне редко и крайне мало. Сыр для директора музея она выбрала исключительно по причине собственной любви к этому продукту животноводства.
– Если вас не устраивает что-то, у вас возможность самостоятельно закуску выбрать была, не забывайте, – отрезала официантка, явно забыв обо всех нормах делового этикета своей профессии. Она никогда не испытывала к посетителям паба особой симпатии, считая свою работу не более чем неизбежным злом, но сейчас ей даже хотелось довести определённо настроенного терроризировать её клиента до того, чтобы он написал на неё жалобу в книге отзывов и предложений.
Зелёные глаза почти что лучились затравленной ненавистью, но стоило Галлахеру спросить о зонтике, и в них заблестела совершенно немыслимая смесь издевки и недоумения. Рыжая не могла взять в толк, притворяется именитый в городе археолог, или ему и в самом деле неведомо, что такое печально знаменитый «циклон б», спасти от которого не мог не то что зонтик, но даже не всякий противогаз. Девушка недобро прищурилась.
– У меня достанет сахара, чтобы «циклона б» не опасаться, – произнесла она, пытаясь придать голосу издевательское выражение, но ей едва удалось хоть чуть-чуть подавить всё усиливавшиеся истерические нотки. Глюкоза и в самом деле была самым простым из антидотов к цианидам, гидрид которых и являлся главным действующим веществом зловещего газа, хотя вряд ли хоть кому-то из тех, кого уничтожили с его помощью, удалось бы спастись, наевшись сахара прямо перед заходом в лишённую окон камеру.
Немка хотела было спросить шотландца о судьбе своего ножа, в памятный для обоих день так и оставшегося на полу музейного зала, но опасалась лишний раз упоминать главное доказательство своего преступления, тем более, что сам Галлахер не обмолвился о нём и словом, из чего следовало, что он, не глядя, отправил его в мусорное ведро. Она почти не сомневалась, что будь оно иначе, и он не преминул бы напомнить ей, что за эмблема украшала его рукоять.

Больше всего Ундине хотелось принести ту самую бутылку виски, из которой она наполнила стакан, сквозь который её сейчас рассматривал Галлахер, и вылить ему на голову. Конечно, после такой выходки её, скорее всего, уволили бы в тот же день, но с каждой секундой даже такая перспектива казалась ей куда лучше, нежели необходимость терпеть выходки историка, взгляд которого, и до этого не слишком ясный, становился всё мутнее. Как он умудрился начать пьянеть с первого же стакана виски для официантки было загадкой.
– Вы же светило науки-истории местечкового масштаба, герр Галлахер, вы, как Распутину после самого известного из покушений на него выжить удалось, знать обязаны! – с истерической насмешкой в голосе парировала она его очередную попытку не то пошутить, не то и в самом деле понять, что же такое «циклон б». Ундина прекрасно знала, что историки, в большинстве своём, уверенно ориентируются только в тех исторических периодах, которым посвящена их специализация, а потому какой-нибудь эксперт по Древнему Египту вполне может не разбираться в специфике, например, Эпохи Возрождения, а профессор, посвятивший себя истории Италии от Древнего Рима до Новейшего Времени запросто может ничего не знать об  истории России за аналогичный период времени, и всё же о газовых камерах концентрационных лагерей и самом печально знаменитом из применявшихся в них пестицидов, как ей казалось, не было известно, разве что, в странах бесконечно далёких от любой цивилизации.
Галлахер же, определённо, поставил себе целью довести её до нервного срыва. И главной проблемой было даже не то, что сейчас он был клиентом паба, а потому, в случае конфликта с официанткой, многие могли встать на его сторону, а то, что на его стороне были и общественное мнение, и закон. И потому рыжей немке было вдвойне обидно, что из-за своего недостаточно серьёзно отнёсшегося к их «маленькому приключению» сообщника, никак не оправдавшего своего участия в её «операции», она приобрела лишь головную боль и понесла сплошные убытки, как финансовые – на его гонорар, так и непосредственно материальные – лишившись ножа, полученного в награду её дедом. Зелёные глаза девушки затравленно заблестели.
– Что знать вы хотите? – прошипела она словно кошка, наклонившись к Галлахеру настолько близко, что их лбы едва не соприкоснулись. – Я рассказала вам всё ещё тогда – в музее. Не успокоитесь вы, пока меня не уничтожите?

От мужчины сильно пахло спиртным. Ундина даже усомнилась в том, что такое амбре могло появиться после одного-единственного стакана виски, пусть порция и была двойной. С другой стороны, он говорил достаточно связно, а сидел вполне ровно. И продолжал резать официантку без ножа, возможно, о том и не подозревая.
– Вы не могли того, что и так не знали, забыть, – холодно произнесла она, по-прежнему нависая над директором городского музея, словно коршун над пока ещё живой добычей. Вот только они оба были хищниками, и на этот раз на охоту вышел, возможно, того и не планируя, именно Галлахер.
В том, как он не торопился ни прилюдно обличить преступницу, ни позволить ей, поджав хвост, бежать прочь, было что-то от кошачьей игры со своей добычей. Мужчина напоминал тигра, лениво готовившегося к прыжку. Стоявшая напротив него рыжая девушка была похожа на затравленную волчицу, уже почти распрощавшуюся с надеждой выбраться из переделки живой, а потому с каждой секундой становившуюся всё опаснее.
– Я хотела то, что моей семье принадлежит, забрать, – негромко произнесла Ундина. – Железный крест моего дедушки, паршивым английским мародёром с его трупа снятый. Этот человек переехал в Северный Солуэй в конце своей жизни, и его личные вещи, среди которых и принадлежащих мне железный крест был, вашему музею достались. Вы, англичане, относитесь предвзято абсолютно ко всем. Я не рассчитывала на понимание, а потому его сама забрать решила. Мне было то, что только мне принадлежит, нужно, – она замолчала, вперив взгляд недобро блестящих зелёных глаз в лицо Галлахера.
Незадачливая преступница не помнила всех деталей своей легенды, которую она в спешке сочинила, попавшись с поличным в музее, а потому надеялась, что пострадавший историк и в самом деле не помнил всех деталей их прошлой встречи.

– Железный крест, – кивнула Ундина и тут же добавила: – Железный крест второй степени, – в её голосе проскользнула тень насмешки, словно она опасалась, что Галлахер, будто так и не вспомнивший, что же такое циклон «б», перепутает самую известную в мире немецкую награду, хоть её и перестали вручать после Второй Мировой войны, с самым обычным нательным крестиком.
В том, что так просто директор музея её в покое не оставит, официантка почти не сомневалась, а потому тут же пожалела, что попыталась предвосхитить его любопытство.
– Сложно решать что бы то ни было мирным путём, когда даже спустя полгода после твоего приезда на остров многие его старожилы хорошим тоном в твоём присутствии анекдот про одну немку и одиннадцать шотландцев громко рассказать, считают, – огрызнулась девушка. – Я думала, что английский юмор более интеллектуален. Я разочарована, – она резко выпрямилась, задрав чуть курносый нос и посмотрела на мужчину свысока.
Впрочем, его вопрос о её деде, на самом деле благополучно пережившем войну, тут же заставил её пожалеть об этой вспышке. Притворялся Галлахер или нет, но сейчас он вполне мог сойти за стереотипного английского джентльмена, невозмутимого в своей флегматичности.
– Моего деда звали Вольфганг Рупрехт Крёнен, – почти шёпотом произнесла официантка. – Вот только не выгравировано это на железном кресте, а документы на награду мой дед с собой не носил, – мысленно она скрестила пальцы, надеясь, что в коллекции археолога и в самом деле окажутся какие-нибудь экземпляры времён Второй Мировой войны, среди которых попадётся и пресловутый железный крест, отследить судьбу которого вряд ли будет возможно. Главной же загадкой для неё теперь были мотивы Галлахера. Будь она на его месте, её бы интересовало не столько то, зачем она полезла в музей, а гарантии того, что её там и в самом деле больше не увидят.

Будь они в пабе вдвоём, и Ундина огрела бы Галлахера бутылкой по голове, а потом порвала на себе передник и вызвала полицию, заявляя, якобы именитый археолог пришёл вусмерть пьяным и решил самолично изучить анатомию спустившейся перед ним из Вальгаллы валькирии. Она прекрасно понимала обоснованность его подозрительности, а, возможно, и неприязни к ней, но гордыня едва позволяла ей сносить его шутки с каменным лицом. Вернее – с вымучено каменным. Со стороны было заметно, что она держится из последних сил. Во многом этому способствовало спокойствие самого директора музея, из-за которого её так и подмывало устроить истерику. Вот только если тогда – в зале злополучного музея – это, быть может, и спасло положение, то сейчас она лишь привлекла бы к себе совершенно ненужное в её ситуации внимание.
– Или же вы высмеяли бы меня и прогнали, а потом, что кто-нибудь вне закона к вам придёт, ждали, – негромко парировала она его, справедливое, в общем-то, замечание. – Я не могла так рисковать. Аут кайзер, аут нихил, герр Галлахер. Да, я проиграла всё равно, в итоге, – девушка замолчала, собираясь с мыслями.
Голос разума говорил ей, что и дальше вести себя так, словно права во всей этой истории именно она, будет ещё глупее, чем вышла вся её авантюра, целью которой был вовсе не некий железный крест, а нечто, о чём не стоило знать никому на Штормовом острове. Сейчас ей стоило проглотить свою ничтожную гордость и униженно и смиренно просить прощения у Галлахера, хотя вряд ли теперь это повлияло бы на его решение о её допуске в злополучный музей. И, хоть она и понимала, что ситуация по-прежнему складывается отнюдь не в её пользу, её гордыня была слишком сильна, чтобы позволить ей даже просто извиниться.
– Тот, кто приходит забрать то, что ему принадлежит, не вор! – отрезала немка. – Я могла что угодно из вашего музея забрать, но ничего, потому, что железный крест не нашла, не взяла! – она наградила англичанина испепеляющим взглядом. Никто не смеет Ундину Крёнен воровкой называть!

– Я не злая. Я – разная, – парировала Крёнен, как едва ли не все женщины привыкшая, чтобы последнее слово оставалось за ней. Впрочем, на этот раз оно, всё же, осталось за Галлахером – стоило ему едва ли не прямым текстом послать официантку куда-нибудь подальше от своего столика, и она, гордо вздёрнув нос, поспешила удалиться, бросив напоследок лишь дежурный вопрос, который явно не стоило считать хоть как-то относящимся ко всей их дискуссии:
– Рассчитать вас? – дожидаться ответа она не стала, полагая, что мужчина, если захочет расплатиться за трапезу, всё равно подзовёт её, а пока ей хотелось побыть от него подальше.
Пройдясь по залу и рассчитав пару посетителей, Ундина скрылась в служебных помещениях и вышла на улицу через чёрный ход. До конца её смены оставалось ещё несколько часов, а потому уйти домой она не могла, но таких планов у неё и не было. Девушка быстро осмотрелась и, убедившись, что она осталась в гордом одиночестве, запрокинула голову и приглушённо завыла, обхватив голову руками. Прижавшись спиной к шершавой стене, она медленно сползла по ней вниз, опустившись на корточки и залилась слезами, то и дело хрипло подвывая. Она вновь всё испортила, причём как раз тогда, когда у неё появился хоть какой-то шанс исправить уже совершённые ошибки. Немка осознавала, что её захлёстывает истерика, вызванная чувством, которое она ненавидела пуще всего – жалостью к себе, но ничего не могла с собой поделать. Как и тогда – на крыльце навеки закрывшего перед ней свои двери городского музея. Но теперь из её груди вырывался крик уже не простреленной навылет, но медленно умирающей в капкане волчицы. Глупая гордость и порождённое ею упрямство лишили её второго шанса, а третьего теперь могло уже и не предоставиться.
Рыжая с силой мотнула головой, ощутимо ударяясь затылком о стену. Раз, другой, третий. Потом она просто уткнулась лицом в колени и залилась слезами, причину которых вряд ли смогла бы с уверенностью назвать. Проплакав минут пять, официантка, всё ещё всхлипывая и шмыгая носом, медленно поднялась на ноги и, утирая лицо форменным передником, вернулась в паб через чёрный ход. Прошмыгнув в туалет, она ещё минуты три умывалась, мысленно радуясь, что почти не пользуется косметикой.
Наконец, когда от следов бушевавших буквально только что эмоций осталась лишь лёгкая припухлость глаз, девушка вернулась в зал, где её тут же позвали сразу к нескольким столикам, чтобы получить счёт. В сторону Галлахера она старалась не смотреть.

Заметив, что Галлахер подошёл к барной стойке и о чём-то заговорил с барменом, Ундина предпочла переместиться в противоположный конец зала. Больше всего она надеялась, что директор музея попросту захотел рассчитаться за виски и сыр, не дожидаясь её, а потому, хоть и отчаянно пыталась справиться с собой, нет-нет да посматривала исподтишка, не ушёл ли он, чтобы она смогла вздохнуть свободно. Но мужчина определённо не спешил уходить из паба. Крёнен уже хотела было вновь скрыться в служебных помещениях, но тут он вновь позвал её и как раз для того, чтобы получить счёт.
Рыжая подошла к кассовому аппарату у барной стойки, чтобы пробить чек.
– А ты пользуешься успехом, – негромко усмехнулся неслышно подошедший к ней, пока она косилась на Галлахера, бармен, недвусмысленно кивая в сторону директора городского музея, пользуясь тем, что тот мог и не заметить его жеста из-за спины Ундины. – Советую присмотреться к Уильяму. Интересы у вас схожие, так что… – он выразительно замолчал, лукаво улыбнувшись. Крёнен смерила его неожиданно яростным взглядом чуть опухших зелёных глаз и, подхватив чек, почти что строевым шагом направилась к Галлахеру.
– Надеюсь, виски и сыр вам понравились, – с вымученной дежурной улыбкой произнесла девушка, положила перед ним счёт и тут же развернулась, собираясь удалиться.

Ундина колебалась. Часть её хотела извиниться перед Галлахером за вторжение в его музей, наплевав на гордость, тем более, что потакания той до сих пор не приводили девушку ни к чему хорошему, но за этим неизбежно последовало бы признание в том, что она на самом деле искала в закрытых до поры, до времени для посторонних взглядов залах, а к этому немка была неготова. Она почти не сомневалась в том, что англичанин поймёт её мотивы превратно, ибо истинная цель её поисков была несоизмеримо более масштабной и, вместе с тем личной, чем охота за несуществующим железным крестом вполне реального родственника.
А пока её душа металась, девушка лишь вежливо улыбалась, глядя сквозь мужчину, который тем временем пересчитывал деньги, готовясь выложить на стол стоимость своей трапезы. Стоило ему подняться со стула, и охватившее официантку оцепенение спало. Она вежливо кивнула и заставила себя улыбнуться ещё лучезарнее.
– Ждём вас снова, герр Галлахер, – с едва ощутимой дрожью в голосе произнесла девушка и подхватила оставленные на столе деньги, незаметно спрятав чаевые себе в карман, после чего вернулась к кассе, куда и убрала всё то, на что никак не могла претендовать.
Взгляд припухших от слёз зелёных глаз устремился вслед удалявшемуся мужчине. Девушка вновь заколебалась. Она всё ещё могла догнать его и хотя бы попытаться объясниться, пусть даже ей пришлось опять солгать. Вот только она не могла просто взять и уйти из паба посреди смены, а возможность поговорить с Галлахером, пока он сидел за столиком, она уже упустила самым бездарным образом.
– Ты так на всех мужчин, которые тобой заинтересовались пялишься, или у тебя всё серьёзно? – вывел её из транса насмешливый голос бармена. – Ундина, ты или беги вдогонку за своим счастьем, или возвращайся к работе! Тебе платят не за то, что ты стоишь у кассы с мечтательным видом!
Рыжая вздрогнула и наградила коллегу взглядом, в котором отчётливо читалась смесь отчаяния и обиды, не то на его грубость, не то на свою злую судьбу. Мужчина вздохнул.
– Что ж, можешь попытаться догнать его. Так уж и быть, на полчаса я тебя прикрою, но не вздумай злоупотреблять моим сочувствием, – осклабился он. Ундина благодарно кивнула. Терять ей теперь уже было нечего, а потому она решила воспользоваться внезапным широким жестом коллеги, хоть и прекрасно понимала, что уже этим вечером по городу поползут слухи, которые вряд ли понравятся как ей, так и самому Галлахеру.
Быстро сняв передник, девушка поспешно выскочила из паба вслед за директором музея.
– Герр Галлахер! Уильям!

Глядя на то, как вышагивал по улице директор музея, рыжая официантка начала сомневаться, что поступила правильно, подав ему к виски сырную тарелку, а не что-нибудь поплотнее. Конечно, от стакана виски серьёзно опьянеть не так-то просто, да и говорил мужчина вполне связно, а потому она не была уверена, что всё дело в алкоголе, и когда он даже не отозвался на её зов, девушка поначалу решила, что Галлахер просто не хочет её ни видеть, ни слышать, но он, всё же, обернулся и даже обратился к ней по имени.
Ундина тут же подбежала к Уильяму и замерла в паре шагов от него. Её бледное лицо вспыхнуло от прилившей к голове крови и стало едва ли не ярче её волос. Она не знала, что сказать, а потому молчала, глуповато приоткрыв рот. Пауза затягивалась. Немка прекрасно понимала, что англичанин не станет ждать до вечера, пока она соберётся с мыслями, но волнение не позволяло ей начать свою речь. Наконец, ей, всё же, удалось перебороть себя.
– Вильям, – повторила девушка имя Галлахера, исказив его на немецкий лад. – Уильям, – она тут же поправилась. – Простите меня, – её глаза недобро заблестели. – Я солгала вам, – она быстро заговорила, давясь словами. Стыд, страх и гордость боролись внутри неё, мешая объясняться, и Крёнен боялась, что не успеет открыться Галлахеру. – Я искала не железный крест. Но то, что я в музее искала, невозможно украсть. Это – не вещь… – она осеклась, а её лицо исказила гримаса отчаяния. Рыжая слишком долго хранила свои поиски, а точнее – их мотивы, в секрете ото всех и теперь была неготова открыть их, хоть от этого и зависело расположение человека, который мог как существенно облегчить их, так и, напротив, сделать почти невозможными. Немка вновь надолго замолчала, негромко всхлипывая.
– Я была не одна, это правда, – неуверенно произнесла она, наконец. – Но вы можете не бояться, что мой подельник ещё хоть раз вас потревожит. Я виновата во всём и только я.

Ундина с минуту помолчала, не отводя от Уильяма тревожного взгляда заплаканных зелёных глаз. В её душе зародились сомнения, запомнит ли Галлахер хоть что-то из всего, что случилось за этот вечер – если в тот момент, когда директор «обворованного» музея выходил из паба, то выглядел сравнительно трезвым, то сейчас впору было всерьёз опасаться, что до дома он без посторонней помощи уже не дойдёт – слишком уж красноречивыми были его не слишком успешные попытки устоять на ногах и произносить многосложные слова. Но именно это и располагало немку к откровениям – можно было понадеяться, что из всего их разговора в памяти мужчины останутся лишь самые общие моменты. Крёнен глубоко вдохнула и медленно выдохнула, набираясь смелости.
– Немецкий военный корабль исчез неподалёку от этих берегов во время войны, – почти шёпотом произнесла она, наконец. – Мой прадед был на его борту. Не принято в моей семье вспоминать о нём, но я место его смерти найти хочу… – девушка осеклась и тут же поправилась: – хотела. Я надеялась, что какие-нибудь дневники, на эту тайну свет проливающие, в вашем музее найду, но, что вы такие поиски не одобрите, боялась… – она вновь умолкла, всхлипывая.

Ундина прекрасно знала, насколько эффективным оружием против мужчин могут быть женские слёзы, и, не будь она столь горда, то уже плакала бы у Галлахера на плече, дабы убедить его в глубине своего раскаяния. Но, несмотря на то, что от расположения директора музея зависел едва ли не весь успех её тайной миссии на Штормовом острове, она не была готова ползать перед ним на коленях, хоть и нашла в себе силы извиниться и даже признаться во лжи.
Впрочем, он и так определённо сменил гнев на милость. На бледном лице Крёнен расцвела несмелая улыбка, а в её красных после недавней истерики глазах затеплился огонёк надежды.
– Есть истории, копание в которых всеми осуждается, – негромко заговорила она. – Мой прадед, как и едва ли не все тогда, сражался за родину, а теперь их всех воплощённым злом объявили. А он исполнял приказы, как и все военные, только и всего, – немка сделала паузу, сомневаясь, стоит ли развивать эту мысль.
Она прекрасно знала, как называли англичане и американцы таких вот немцев «просто любивших свою родину и понятия не имевших о том, что творилось от имени их Фюрера», и вовсе не хотела стать в глазах Галлахера кем-то подобным. Однако и оправдываться до того, как её обвинили в симпатиях к давно сгинувшему политическому режиму, рыжая не спешила, надеясь, что до этого и не дойдёт. Тем более, что и сам директор музея определённо рисковал никуда не дойти без посторонней помощи.
Забор, на который он опёрся, грозил в любую минут завалиться, забрав его с собой. Ундина поспешно поднырнула под плечо мужчины, помогая ему устоять на ногах. Конечно, долго она его, отключись он совсем, удержать бы не смогла, но довести хотя бы до ближайшей лавочки, скорее всего, сумела.
– Большое спасибо, Уильям, – прошептала немка на ухо англичанину. – Обещаю, больше никаких сообщников и неприятных сюрпризов, – она осторожно зашагала вперёд, увлекая Галлахера за собой. Какого-то чёткого плана действий у неё не было, но в том, что директор музея будет ей благодарен за эту небольшую помощь, официантка не сомневалась.