Инстинктивно он все еще ждал шипов. Таких острых ядовитых иголок, которыми Дэвика обычно кололась и ранила, когда неосознанно, а когда сознательно, лишь бы защититься от возможной угрозы. Джетро не настолько потерял бдительность, чтобы не предполагать чего-то подобного даже теперь, когда она, разразившись неожиданными откровениями, льнула к его руке как соскучившаяся по ласке кошка. Ведь даже у самых ласковых кошек есть когти и зубы, но нет. Напряжение, не оставляющее ее с того самого момента, как они столкнулись сегодня в том переулке, резко схлынуло, подобно приливной волне, оставив на поверхности все то, что эта девушка прятала от него. Так тщательно, что он не замечал ни ее саму, ни ее отравленную душу. Целый год. У него был целый гребаный год, чтобы хотя бы попытаться собрать ее по кусочкам, но он все пропустил, проморгал, упустил из вида... Зато заметил сейчас, когда она была прямо у него под носом. Сидела на кровати и доверчиво жалась к его руке, глядя на него снизу вверх своими гиблыми глазами. Темень, что плескалась в них, теплая и тягучая, как нефть, угрожала вот-вот перелиться через край и затягивала его в себя похлеще самых опасных луизианских болот. Макрей смотрел ей в глаза и чувствовал себя самоубийцей. Отчаявшимся до безнадежности.
Ладонь обожгло, когда Дэвика прижалась к ней губами. Сердце глухо ухнуло куда-то вниз и быстро заколотилось, почти в панике гоняя кровь по продрогшему на холодном морском ветру организму. Вот только холода он не чувствовал. Только жар от мягких губ Дэвики и ее теплое дыхание. Макрей сглотнул и с шумом втянул в легкие воздух.
— Что же ты творишь...
Опустившись на одно колено, чтобы быть с девушкой на одном уровне, Джетро зарылся пальцами в тяжелые волосы, обнимая ее голову ладонями, и снова поцеловал. Так жадно, словно хотел выпить ее дыхание без остатка, и алчно, как умирающий от жажды человек. Простыни мягко зашелестели, когда он опрокинул Дэвику на кровать и принялся раздевать, неторопливо, но целенаправленно, не переставая при этом целовать ни на секунду. Он не хотел, чтобы она говорила что-то еще, и делал все возможное, чтобы она не издавала ничего хотя бы отдаленно напоминающего человеческую речь. Только стоны и хриплое дыхание, заглушающее плеск морских волн и вкрадчивый скрип яхтенной оснастки. Для слов просто не осталось места. Дэвика уже все сказала, а ему нечего было добавить. Смысл говорить о чем-то еще теперь, когда времени осталось всего ничего и становилось все меньше и меньше с каждой минутой. Считанные часы для того, чтобы узнать друг друга хоть немного и запомнить так хорошо, как только это возможно. Потом ведь ничего уже больше не останется, одни только воспоминания и, конечно же, сожаление об упущенном. Обо всем, что могло бы быть той другой их жизни, которую они уже никогда не проживут. Но это будет потом, а сейчас... Сейчас они были слишком заняты, чтобы сожалеть о чем бы то ни было.
Отредактировано Jethro McRay (2017-12-26 23:48:01)