Сказать, что Винсент наконец-то дорвался, это ничего не сказать. Он как будто впал в то самое детство, когда его не интересовало вообще ничего, кроме женской груди. Конечно, тогда он придавал ей совершенной иной смысл, нежели сейчас, но эффект был в точности такой же. Он был поглощен ею целиком и полностью, словно ничего в его жизни больше не осталось. Он сминал ее своими грубыми мозолистыми ладонями трудяги, любуясь тем, как эта нежная алебастрово-белая плоть пухнет меж его темных и грубых пальцев подобно сдобному тесту. Он кусал и посасывал ее закаменевшие от возбуждения и такие крупные соски, выкормившие аж троих здоровых детей, самозабвенно играясь с ними, как молодой кот. Он сводил груди женщины вместе, чтобы можно было обхватить ртом одновременно оба налитых и припухших ореола, и упивался стонами, которые Дороти издавала, когда он особо усердствовал и причинял ей легкую боль. Ей нравилась боль, Винс понял это почти сразу и проставил про себя большую и яркую галочку напротив пункта «это нас заводит». На будущее, в которое вот прямо сейчас верилось особенно сильно.
Дороти своего тоже не упускала. Совершенно незаметно для самого Винса, она частично избавила его от одежды и даже умудрилась расстегнуть его ремень, запустив ладонь ему в джинсы. Он мог бы кончить только от этих ее ласк, как мальчишка, который впервые в своей жизни оказался наедине с женщиной, но Дороти ему не позволила. Она уговорила его сменить дислокацию, и Винсент совсем не возражал, слишком дезориентированный ее близостью. Он откинулся на спинку дивана и слегка сполз по нему, чтобы женщине было удобнее. То, что она с ним делала, было одной из самых горячих его фантазий. Ведь какой нормальный мужик, глядя на пышную грудь пятого размера, не думал о том, чтобы просто и без изысков трахнуть эти волшебные сиськи. Дороти явно знала, что нужно делать и как, поэтому МакБрайд только наблюдал, усилием воли заставив себя не трогать ее руками, и просто наслаждался, лишь время от времени поддаваясь ритму ее манипуляций и дергаясь бедрами вверх. Он шумно сопел, стиснув зубы и закусив губу почти до крови, и смотрел неотрывно, фокусируя свой острый и какой-то почти дикий взгляд то на ее глазах, пьяных от желания, то на ее губах, которые нет-нет да округлялись в заманчиво безмолвном «О», то на белоснежных полушариях ее грудей и снующем между ними напряженном и темном от прилившей крови члене. Это была пытка, но Винсент прилагал немалые усилия, чтобы продлить ее как можно дольше. Однако, когда Дороти начала постанывать и наклоняться, чтобы раз-другой поймать губами багровую головку, его выдержке пришел конец.
Он кончил с утробным рыком, слегка приподнявшись на диване всем телом, но ему все же хватило самообладания на то, чтобы не закрывать глаза и полюбоваться, как семя обильно выплескивается на раскрасневшуюся грудь и шею Дороти, украшая ее тем «жемчужным ожерельем», драгоценность которого не смог бы оценить ни один ювелир. Зрелище само по себе было возбуждающим, что только продлило удовольствие Винсента. Он изливался даже дольше, чем пубертатный подросток, кончающий дуплетом, и, продлись его оргазм чуть дольше, наверняка сошел бы с ума. К счастью, обошлось без печальных последствий. Дороти какое-то время еще мерно двигалась, сжимая свои перепачканные груди и выдаивая из его члена последние капли, а Винсент приходил в себя.
- А я ведь мечтал об этом, - признался он, наконец. Его голос был охрипшим и как будто даже чужим. Винсент прочистил горло и, протянув руку, стер большим пальцем белесую каплю, застывшую на подбородке женщины, а потом, повинуясь сиюминутному желанию, размазал ее по ее губам, чуть проникая пальцем в ее горячий рот.
- Ну-ка, иди ко мне, - он зарылся пальцами в волосы Дороти и потянул на себя, заставляя ее подняться с колен и забраться на него верхом. Она все еще была в своих джинсах, и это категорически не нравилось Винсенту, но он не торопился их с нее снимать. Ему нужно было немного времени, чтобы восстановить силы, и это время он собирался потратить с пользой. Пачкаясь в собственном семени, он обнял Дороти и прижал к себе, чтобы найти ее губы и увлечь в поцелуй, куда более неспешный и тягучий, как будто намекающий, что все самое интересное еще впереди.