Все было довольно обычным. Конечно, если не считать того кайфа, который испытывала она, когда садилась за руль очередной тачки. Чувство невесомости, когда сердце в свободном полете, неповторимое ощущение, которое никогда не приестся. И даже тот, другой на хвосте не проблема. Без номеров, самая быстрая Тесла из тех, что она знала. Знала также хорошо, как и тот факт, что важнее все равно прокладка между сидением и рулем. Четкие, спокойные мысли и ничего лишнего: привычные движения и ясность в голове. У нее получится, как и всегда получалось. У Теслы был превосходный старт. Она появилась внезапно, хотя Рей не отпускало ощущение взгляда на своей спине. Работала аккуратно, все перепроверила, но кто-то явно ее поджидал. Ее ли? Тесла прилипла и не отставала. Точно ее. Руби криво улыбнулась, отчего-то обрадовавшись этой мысли как ребенок. Ей было хорошо. Пьянящее чувство. На экстренный случай в бардачке лежал пистолет, но ей никогда не приходилось его применять. Зачем, если под тобой такая сила? Финиш, а в этом Руби была уверена, останется за ней.
Город, похожий на небрежный мазок масляной краски по черному холсту ночи, тонувший в тумане, огнях и звуках, сливался за окнами, смазывался и бледнел, как перепуганный и беззащитный прохожий, шарахающийся в сторону. Резко сворачивая в переулок и поднимая за собой брызги, Рей, бросая взгляд в зеркало, видит как уверенно Тесла ныряет за ней. Еще несколько поворотов - теперь она едет по таким заулкам, что сам черт ногу сломит, но она знает их как свои пять пальцев. И черную тачку съедает ночь. Руби зло хохочет. Ее глаза горят то ли от удовольствия, то ли от безумия. Она снова выиграла. Тихий звук мотора, как урчание котенка - музыка для ушей. И только глубоко внутри тоненькой иголочкой бьется по больному предчувствие, но Руби смеется, ликует, резко крутит рулем и отказывается замечать. В глазах еще мелькают пятна от ярких, слепящих фар теслы, но девчонка смотрит вперед не мигая.
- Ухожу в штопор! - в полет, в невесомость. Она еще какое-то время будет кружить.
Даже не интересно, что так быстро отстали. И все же кто это? Как они узнали? Случайностью здесь даже не пахнет.
За спиной Руби со скрипом закрылась дверь гаража.
- Нет, еще поиграем. 
И играет, но уже на чужом поле. Когда нет под рукой рычага переключения и педалей у ног. И ее ждали. Летит от удара, бьется затылком об стену, сползает вниз, а сквозь туман слышит над собой голоса:
- Что ж ты так сильно? Убил кажись. А я хотел... - что он хотел Руби не слышала, но догадаться было не сложно. Все мысли крутились лишь вокруг одного - как смогли вычислить ее гараж? Там, в его центре родилась и обретала жизнь ее страсть и ее гордость. Единственное, что у нее осталось. Но туман уже до конца не отступает. Руби приходит в себя, услышав запах бензина и гари. Ее гараж полыхает, а ее бьют, связывают и запихивают в багажник той самой тачки, что она угнала сегодня. Куда-то долго везут. Откуда они узнали о гараже? В совпадения Руби не верила никогда. Почему то не страшно за себя. Страшно за свой проект. Тачка, которую она собирала год. Ее детище. В этом было не только ее безумие, но и надежда. Выход. У нее был гараж, работа, которая ее устраивала, возможность погонять, а там впереди всегда была она - ее мечта. Почему то волновало только это. Машину взяла чисто, готовилась аккуратно, просто не могла наследить. Ее сдали. Кто-то, кто был в теме. Кто знал где она живет. Кому она была не нужна. О ком она подумала? Руби подозревала всех. Без исключения. Даже своих.
Она всегда работала одна и это было ее личное, золотое правило. Куда ей справится с тройкой плечистых лбов? Кость у нее не широкая,хрупкая,  от их ударов ого как трещит. Носом идет кровь, но она еще почему-то жива, прислушивается, ждет, ищет выход. И знает, что никто не поможет, потому что Руби Рей всегда работает только одна. Возможно, пришло время сожалеть об этом? Ей предлагали страховку. Но это все не то. И второго бы скрутили: их много, они откуда-то знают о ней.
Она помнит каждую трещинку, каждую вмятину в своей машине. Она исходила их всех пальчиками прежде чем начинать латать, кроить ее заново, как Франкенштейна, новое существо из неживой материи. Наизусть знала всю.
Багажник открылся, оторвав Руби от сумбурных мыслей. Свет ослепил ее, хотя не сказать, что его было слишком много, но для того, кто не видел его несколько часов, это хватило. Кто-то склонился над ней. Она услышала одно только имя. Шепотом, холодом по скуле хриплым, низким голосом и острым лезвием. МакБрайд. Поняла, что не жить. Что станет для него посланием. Когда резали майку на спине, задевая острием ножа, а потом что-то выводили по коже. Захлебнуться криком не дали: полоснули по горлу. Гадкая смерть. Она всегда мечтала разбиться на скорости, как и Дейви. Возможно, однажды на Франки, когда доделала бы его полностью. Дейви бы он точно понравился. Нелепая смерть.

Густой туман закрыл горизонты, сливаясь с небом и водой, так что было уже непонятно где начинается берег и заканчивается океан. Все стало единым, белесым, неопределенным. Белые клубы тумана, нанизанные на мачты и влажные, поблескивающие в сумерках кнехты, удерживающие их на побережье, окружили одиноко стоящую тачку, поглотив собой солуэйский порт. Холодно было не столько снаружи, сколько внутри. Рей давным давно потеряла счет времени, то проваливаясь в беспамятство, то возвращаясь из него, но всегда в темноте. Ей хотелось уснуть снова и никогда уже не просыпаться, если бы не мерзкий, пронизывающий холод. Она мелко дрожала, чувствовала боль, но не могла пошевелиться. И занимала себя, когда находилась в сознании, тем, что заново училась дышать. Минуты превращались в часы. Не было никакого движения, никакого присутствия жизни. Только одинокий и очень далекий и тусклый свет маяка, пробиваясь сквозь космы тумана, подмигивал, приободряя город, который продрог и устал, и не спешил просыпаться.

Отредактировано Ruby Rey (2017-11-19 13:16:16)

Кто ты?
Жилка дрожала, билась связующей нитью между прошлым и будущим. Ничего больше не было, утонуло в тумане. Только эта подрагивающая ниточка, она, Руби Рэй, девчонка, женщина. В детстве получила прозвище Воробей, наверное, потому что была мелкой и юркой, могла выкрутиться из любой ситуации, сбежать, так что было не удержать, и спрятаться. Это потом уже она шутила, когда кто-то об этом напоминал, что это прозвище она получила в честь самого капитана Джека Воробья. Врала, конечно, в ее детстве этого фильма еще не было. Только сейчас не осталось тех, кто бы об этом помнил. Руби Воробей, пиратка, с вечно чумазой мордочкой, в запахе масла, бензина и железа. Стоит разок умереть и приоритеты тут же меняются, - повторяла она за любимым персонажем, в который раз пересматривая фильм вместе с братом. Странно было сейчас те редкие и тихие моменты в их съемной квартире, когда казалось, что все наладится.
Кто ты на самом деле?
И она была ею, тоненькой нитью, готовой в любой момент оборваться, но все еще сопротивляющейся. В какие то мгновения казалось, что нужно сдаться, оставить все как есть и позволить оглушающей тишине победить. Она же манила, обещая покой, в котором нет ни злости, ни ненависти, ни каких-то чувств и переживаний. Не было обид, оставленных братом. Не было моментов, за которые было бы стыдно. Не было одиночества. Может быть, это было бы лучшим решением. Лучшим в ее случае. Но Руби гнала от себя эти мысли, полностью сосредотачиваясь на колеблющейся струне, издающей вибрации, которые исходили откуда-то изнутри, из глубины самой ее сути и гасли, как догоревшие спички, в том времени, которое прожито зря. Сейчас все стало бессмысленным, кроме единственного желания - жить. Кроме музыки, в которой каждая нота лишь часть чего-то целого, большего, ее самой. Когда нет никакого значения нота ля или нота си. Стоило лишь опустить руки, убрать смычок, дождаться когда колебания прекратятся, и все закончится.
Так кто же ты? И стоит ли продолжать бороться? Ради чего? "Знаете это чувство", - говорил капитан Джек, - "Стоишь на краю обрыва, и тянет прыгнуть вниз? Так вот, у меня его нет". Возможно, это и был шанс освободиться, уйти в небытие и перестать существовать, умереть в конце концов и навсегда стереть из памяти то, что не удавалось забыть, но Руби так не могла. С самого своего рождения, даже наверное с момента зачатия, еще с утробы матери, пробираясь на свет с перемотанной пуповиной шеей, синяя и холодная как лягушонок, она сражалась за жизнь с такой волей и целеустремленностью, что можно было только позавидовать. Бороться ей было не за что. Все, что было у Воробья - это сам Воробей, тонкая, дрожащая ниточка, протянувшаяся между прошлым и будущим. Но оно того стоило. 
Она слышала этого голос, совершенно точно знала его, но почему-то совсем не ожидала услышать. Он больно и сильно дернул на себя ослабшую нить и потащил ее к свету через парящие, белые сгустки тумана. Он разгонял их, что-то говорил, а она слушала, сосредотачиваясь только на нем, цепляясь руками, своим существом, только никак не могла вспомнить имя. Оно крутилось на языке, раздражая, не позволяя провалиться в небытие, оно звало ее. А потом пришла боль. И Руби хотелось бы закричать. Хотелось бы что-то сказать, когда горячие руки обжигали ее, укачивая как ребенка, но у нее не получалось.
Первое, что она осознает, это его глаза, черные, клубящиеся, немного влажные облака, такие, как она помнит, будто бы и не прошло столько лет, будто ничего и не изменилось. И еще желание дотронуться. Убедиться, что она жива. Что все произошедшее - не плод ее воображения. И Винсент действительно здесь. Глядит на нее обжигающе хорошо, так, как умел смотреть только он, тяжело и мягко одновременно. Руби попыталась пошевелиться, но ее тут же полоснула боль, напоминая не двигаться. Воспоминания возвращались. Причина, по которой она была в таком состоянии. Гонка, ночь, быстрокрылая тесла. Нежданные гости. Руби приоткрыла рот, чтобы рассказать, но горло не издало ни звука. И все равно, слезы покатились по ее щекам не потому, что она по какой-то причине не могла произнести ни слова, а потому что, открывая глаза, была уверена, что она уже всех потеряла. Что не осталось никого, только там, за чертой ждут ее призраки, отец и брат. Винсент был какой-то неотъемлемой частью семьи и ее самой. Видеть его сейчас, будучи в таком жалком и беспомощном состоянии, было невыносимой мукой и такой неожиданной, светлой радостью, что Руби заплакала, чего не делала со смерти брата. Ни слезинки с тех пор, ничего, словно внутри нее что-то сломалось. Рука ее потянулась к нему, ей нужно было до него дотронуться. Лопалась засохшая корка от крови, крошилась, порезы сочились там, где были достаточно глубоки, налившиеся синяки гудели, а голова напоминала собой тяжелый, неподъемный колокол. Не было сил, чтобы лить слезы. Губы засохли, очень хотелось пить, но шевелиться не получалось. Рваные вздохи и выдохи вырывались у Руб из груди. Она касалась Винсента и не хотела, чтобы это прикосновение заканчивалось. Он действительно был настоящим, не воспоминанием. Слезы исчезли, силы тоже. Руби облизнула губы, смакуя опостылевший металлический привкус, на секунду сжала пальцы на теплой коже МакБрайда и закрыла глаза.
Жизнь это боль, это бесконечное сражение и, к сожалению, зачастую не всегда самое радостное и простое, но Руби Рей по прозвищу Воробей совершенно точно хотела жить. И она цеплялась за жизнь, как цеплялась за Винсента, отчего то пытаясь то ли вырваться, то ли поменять положение тела, не понимая, что этим не выиграет у боли ни шанса: каждое лишнее движение только добавляло новых оттенков ее ощущениям. Жизнь - это страх. Это бесконечная война с ним. Паника от того, что она не может выдавить из себя ни слова, сбивало сердце Руби с привычного ритма. Она лишь постанывала, пытаясь закручиваться в петлю и дотянуться до собственной шеи, сражаясь с демонами, которые по всей видимости были видны лишь ей.

Странное ощущение, словно через много лет все таки оказался дома. Пряный запах отчаяния, идущий от МакБрайда, не давал ей сойти с ума. Она просто дышала, стараясь не двигаться и не говорить. Но с трудом сдерживалась, чтобы не начать его умолять остановиться, когда речь зашла про уколы. Это было глупо, но когда умираешь - не до того. Уколов она не хотела, а вот на руку его между ног никак не отреагировала. Вывернутой перед ним - быть не в первой. Распоротой, опустошенной, мертвой. Кажется, кто-то увлекается некрофилией, - посетила ее внезапно неуместная мысль. Скорее горькая, чем смешная. Я дома - пришло внезапное понимание. Я впервые дома. И он единственный, кого я хочу видеть. Чувство, которое вынудило предательски закрыть глаза. Захлебывалась от боли и беспомощности, вдыхала этот редкий, казалось, не существующий аромат чувств, а большего от нее и не требовалось - просто дышать. Пока он колет в нее иголкой и говорит о том, что останется здесь. Сейчас же казалось, что все это ей только приснилось. Снова работа, гараж, Франки, которого уже нет и не будет никогда, заиндевевшие взгляды и короткие сообщения. Пару секунд.
Проснулась Руби, лежа задницей кверху, но желания перевернуться не появилось. Глубоко вздохнуть мешала повязка на груди. Шея чертовски болела, голова не ворочалась, а под подбородком была какая-то твердая хрень, не позволявшая сильно болтать головой. Первые несколько минут Рэй была уверена, то дышать - предел ее возможностей. Потом она начала шевелить руками и в конце-концов попыталась подняться, как неумелый ребенок, у которого еще бессвязно работают руки и ноги, но сделала это, какое-то время стоя с закрытыми глазами и просто повторяя выученный урок: вдох-выдох, вдох-выдох. Очень хотелось содрать с горла этот бандаж, но даже при всем желании у Рэй бы не получилось. И она продолжала прислушиваться к себе. Ныло все тело, но внимание все равно было отдано тем его частям, которые болели сильнее. Острая, резкая боль перекрывала все остальное, а этом могло случится, если она начнет ворочать башкой. Майка, явно большая по размеру, мужская, пахнущая стиральным порошком и им. Весь этот дом, здание, все это пропиталось его духом. Несколько шагов к старенькому, потертому креслу. Хочется в него упасть без сил, но любое резкое движение чревато. Хочется плакать и смеяться, а все, что она может - это сидеть, поджав к себе ноги и кутая задницу в длинную майку, ворошить волосы на голове дрожащей рукой, как девяностолетняя старуха с альцгеймером. Кстати, на них еще кое-где подсохшая кровь. И даже нет сил, чтобы ее оттуда выковырять. Рассеянный взгляд по сторонам, на свои руки и главное - ноги. Да уж... Прямо аргентинский дог в пятнышко. Наверное, такое же и лицо. Красавица одним словом. А живот ничего, живет себе своей жизнью, урчит, жрать требует. А Рэй понимает, что добраться бы обратно до своей лежанки. Что-то запала на побегать хватило не так надолго, как она рассчитывала. Зарыться лицом в ткань, в плед, в запахи этого дома и не выползать никуда, никого не видеть. Никогда. Рэй осторожно ощупывает бандаж, глубоко вздыхает и морщится от боли. Хочет найти зеркало, но головой не повертишь. Как-то не очень. Да и не особо верит в успех. В этой то берлоге? Ага, по три на каждые пару метров. А вот початая бутылка вискарика на столе - наверняка может помочь. Руби тянется и не может достать. Рука дрожит, но чтобы дотянуться, нужно переместиться, подняться выше. Наверное, уже день. Сколько она уже здесь? И что сделает Винсент? По-хорошему, это она позволила себя выследить. Зря она выбралась из кровати, ой, зря. Рэй снова закрывает глаза, какое-то время сидит расслабленно и собирает силы. Потом подбирается, морщится, опирается на локти и тянется, случайно смахивая со стола стопки бумаги. Выпьет и сегодня же уедет. Нельзя здесь оставаться. Подарочек знали кому отправлять, знали и адресок. И вообще, слишком много знали, что очень дурной знак. Она принесет ему только несчастья. Нина всегда носила при себе какие-то амулеты, говорила, что это от сглаза, но никто в семье не следовал ее дурацким советам. Кажется, пришло время пересмотреть эти нюансы. Завести себе кошку. Или убить кошку. Рэй еще не решила как правильно избавлять себя от проклятья. Пальцы уже коснулись прохладной, гладкой поверхности бутылки. Еще чуть-чуть, чтобы схватить рукой. Потом всего лишь залить в себя, доползти до горизонтальной поверхности и снова забыться. Или не доползти, а остаться в этом же кресле. Когда рука уже почти схватила желанную добычу, пальцы соскользнули, бутылка покачнулась и юркнула со стола. Рэй соответственно с кресла, хотя и не столь феерично, но с другой стороны. Впрочем, ковер тоже сойдет. Немного пыльно, но не смертельно. Вполне уютно и спрятано от чужих глаз. Место, откуда не хочется спешить выбираться, между креслом и столом.   И главное, что если не двигаться, то оно и не так болит. А в воздухе поплыл запах алкоголя. Очень жаль, что бутылка разбилась. Руби, чье лицо закрывала тень от стола, подтянула к груди коленки. Ничего так, бывало и хуже. И главное - не хочется отсюда выбираться. Рэй закрыла глаза. Похер на все.

Отец всегда знал, где ее искать. То ли ему так легко было ее просчитать, то ли у него было какое-то шестое чувство, которым не обладал ни один из родственников, но если он хотел найти ее, то обязательно находил. И вот сейчас он сидел рядом на корточках, а она почему-то лежала на влажном песке, мелком и мягком, от которого пропиталась морской солью и ее майка - единственное, что на ней было одето. И удивительное ощущение от того, что Вилли нашел ее, почему-то горчило и мучило, но Руби ничего не смела сказать. Она смаковала это чувство, наслаждалась им, хотя оно и причиняло ей боль. Наверное, видеть его живым, пусть и во сне, ощущать так ярко его присутствие рядом. Как он гладит ее по слипшимся от воды волосам. Ладонь у него теплая и широкая, мозолистая. А на ее обратной стороне старый, белесый шрам, как змейка, обернувшаяся вокруг руки. И еще на лице, там где тонкой полосочкой не растет щетина. И пахнет им точно как в детстве. Виски, табак и порох, как любил говорить он тогда. Таким, как она его запомнила. И хорошо с ним точно также. И самое неприятное - это осознание, как сильно его не хватает. В отцовской бороде играет солнце. И он как будто смеется. А Руби понимает как же соскучилась по нему.
- Просыпайся, Роберта.
- Не хочу, - отвечает совершенно спокойно, сонно. И правда ведь не хочет.
- Тебе пора в школу.
- Не хочу ходить в школу.
А он почему-то не спорит. Не пытается ее уговорить. И ей это в нем нравится. Глаза его смеются, но он молчит. Чувствует себя виноватым? Потому что не может прихватить Руби с собой?
- Ты снова уедешь?
Он молчит, и она понимает, что так и будет. Становится тяжело дышать. Руби начинает ерзать, но отец легонько придерживает ее рукой, не позволяя почему-то перевернуться на спину. Потом убирает с виска ершистую челку, гладит ее по щеке, вызывая щекотку в уголке губ. Руби таится, будто бы Вилли исчезнет, если она начнет сопротивляться. Она чувствует как к коже прилип песок, но не торопится его убрать. Ей кажется, что она слышит море, где-то совсем рядом. И хочет о многом расспросить, но не знает понравятся ли ее вопросы отцу. Как жаль, что его так ничтожно мало. И таких снов. А Вилли тихонько целует ее в висок, потом треплет ее вихрастую макушку и поднимается. И больше всего ей хочется за ним побежать. Попросить, чтобы он не уезжал. Но она уже взрослая, а взрослые так не поступают. Даже во сне.
- Кто твой приятель? Зачем он приехал? - тогда любопытство пересилило ее, а отец остановился, развернувшись в дверях и снова рассмеялся, глядя на ее заблестевшие азартом глазенки, торчащие из-за края теплого одеяла. В комнате, где она спала, горела тусклая лампа. Руби чужак уже не нравился заранее, тот, другой, с которым отец тихо о чем-то переговаривался, малоразговорчивый и серьезный. Кому Нина активно строила глазки, стоило тому переступить их порог, впрочем, что проделывала со всеми папиными знакомыми. Дело было в том каким отец был с ним, с этим человеком, как он менялся лицом, как он посмеивался или хмурил брови. Расслабленным что-ли, другим, таким, каким он бывал только с ней. И еще, как она ни старалась, у нее не получалось подслушать их разговоры. Руби считала себя мастером маскировки, особенно на своей то территории, но чужак всегда как будто чувствовал ее приближение, и ей никак не удавалось ничего разведать. Даже то, как звучит его голос. Он не реагировал ни на ужимки Нины, ни на провокации братьев. Казалось, его не волновал никто, кроме отца. И смотрел он так, что у Руби по коже бегали мурашки, туда-сюда. И в душе рождалось грозное, непонятное ей предчувствие и тревога. И еще она не могла решить нравится ей это или нет. Стоит ли этого опасаться.
-  Это хороший человек, котенок, - ухмылялся отец, - Я ему доверяю.
- Как мне? - конечно, тут подразумевалось "как тебе" или "даже больше, чем тебе". Второе - было опасней.
- Как себе.
Руби фыркает. Вот и все разговоры. А что, кто, откуда - ничего же не расскажет. Не ее дело, не детское, не женское. В общем, Вилли жил будто бы на другой планете и изредка навещал семью.
- А можно я поеду с тобой?
Куда бы ты там не ехал. На войну. На твою планету. Только бы не оставаться здесь. Отец хмурится. На его лицо набегает тень. Так бывает всегда, когда его спрашивают про Дальний Восток. Он вообще не любитель об этом поговорить.
- Просыпайся, Роберта, - слышит она, но это вовсе не тот ответ, на который она рассчитывала. Горько, обидно. Он уедет с этим чужаком. И она снова останется одна. Ей хочется крикнуть, остановить его, что-нибудь сделать, но она увязла в песке, и он не позволяет ей ничего сказать, а потом откуда-то со спины ее накрыла пенистая, морская волна. Колючая, напомнившая про боль. Она коснулась плеча, спины, а следующим заходом накрыла ее с головой, так что на миг пришлось задержать дыхание, чтобы не захлебнуться, и стиснуть челюсти, стараясь не застонать, выныривая. Мало ли кто вблизи, отец или этот его приятель, могут услышать, потому что стены здесь тонкие.

Но проснулась она почему-то не в старой квартире в Лондоне, какое-то время прислушивалась к себе и к звукам вокруг. На ее лице остановился солнечный луч, каким-то чудом просочившись в расстояние между столом и креслом. И она не двигалась, только поглядывала снизу вверх на появившегося над головой Винсента, прогоняя остатки сна или же наоборот, пытаясь их удержать хотя бы немного. И все также больно было двигаться и крутить головой, так что она смирно лежала, не смея менять положение, хотя и очень хотелось. И также вела себя, когда Винсент помог подняться, только сейчас уловив запах еды, но думала только о том как Винс упомянул отца. И запах виски в ее сне был таким выразительным, потому что это она разбила бутылку. Повиснув беспомощно на руках Винсента, Руби послушно делала все возможное, чтобы идти, куда ее направляют, но выходило у нее это хреново. Она то судорожно вздыхала, то впивалась в Винсента пальцами, то кусала губы. Вся в папашу - такое определение ей нравилось. Правда он никогда не был таким тощим, хотя в переплеты попадал похлеще. И ей пришлось постараться, чтобы соответствовать словам Винса. Дотопать не без помощи и постараться не упасть с высоты своего роста. Голова кружилась и не поднималась, но Винсент был рядом, пыхтел, прикладывал ладонь к ее лбу. И будь у нее силы, она бы даже огрызнулась, так, для проформы. Но сил у нее к счастью не было совсем. Она едва открывала и закрывала глаза. Но время шло, сердце успокаивалось. И вот так, лежа на кушетке, можно было рассмотреть Винса во всех подробностях. Отметить для себя усталость на лице, то, что она категорически не замечала при тех коротких, деловых встречах, когда была на Штормовом раньше. Или то, что он никогда ей не показывал. Кажется, будь это кто-то другой, ее бы охватила паника. Что-то было не так, что-то с нею случилось неправильное. Но присутствие Винсента все меняло. Смягчало. И ей казалось, что это просто какая-то дурацкая ангина. Когда тяжело дышать, невозможно говорить и неприятно двигаться. Когда нет сил, нужно только спать и поправляться, глотая лекарства. И все равно Винсент в качестве няньки - это было что-то новое, определенно непривычное. Обычно, это она заботилась о других. Ей бы зарычать на него, но не было никаких сил даже на оскалиться. Так что она аккуратно вздохнула, чтобы не побеспокоить занывшие ребра, и сжала в кулаки руки, потому что те предательски подрагивали.
Да, очень хочу. Если бы я собиралась умереть, я бы сделала это еще вчера.
Она проследила за ним взглядом, когда он отошел за пакетом, но опустила глаза, когда он присел рядом.
О, не сравнивай меня с Робин. Я прожорлива как стадо быков. Пью как лошадь. И еще привыкну к тому, что ты так со мой мной возишься. Начну требовать все больше и больше. Ангина. Пусть будет ангина. И да, есть хочется ужасно. Сколько прошло времени? Сколько я здесь?
Она невольно дернулась, стрельнув глазами к дверям, но успела себя остановить. Микродвижение, нервы не к черту. Рука невольно потянулась к бандажу на шее. Глянула на Винсента, чтобы узнать заметил ли он. И что-то наверное было в ее взгляде, выдававшее ее состояние, но разве он мог ожидать, что она будет радостная скакать после всего?
Пусть будет ангина. И еще скажи всем, что какая-нибудь страшно заразная. Я же еще та зараза. Помнишь?
И она расслабилась снова, позволив происходить тому, что должно.
Страшная. Наверное, я ужасно выгляжу. Губы Руби дрогнули в неком подобии усмешки. Смеюсь над собой, значит буду жить. А Винсент держал ложку, вопросительно смотрел на нее. Наверное, думает, что ее развеселили его слова.
А пахнет то как...
Разве могла она себе позволить нормально питаться, там, одна? Супчики? Домашняя еда? Все это осталось в прошлом, когда ей нужно было заботиться о брате. Когда она была кому-то нужна. Кажется, кости скоро проткнут ее бледную кожу, натянутую на них, и покажутся наружу. А запах все таки умопомрачительный...
Приподняв руку, она убедилась что та все еще дрожит от слабости. Не вариант. На всякий случай Руби бросила в Винсента предупредительный взгляд.
Припомню тебе, когда ты станешь старым и немощным. Буду сидеть рядом и кормить тебя с ложечки. И потешаться.
Взгляд-обещание. И тут же догадалась, что Винс ее таким образом провоцирует, отвлекает. Забалтывает, если уж на то пошло. Так всегда делал и отец. Только она уже не маленькая девочка. Странно, что он до сих пор считает иначе. В животе требовательно заурчало, прервав ее внутренние терзания. Руби удивительно послушно приоткрыла рот и уставилась на Винса, в ожидании порции супа.

Было что-то особенное в том, как он кормил ее. Может, ей это только почудилось. Возможно, она вообразила себе что-то такое на больную голову, но ей совсем было не до того. Если бы так не хотелось есть, она бы ни за что не согласилась. А так... Но много все равно съесть не получилось. Такое простое занятие отняло еще немного сил, коих было и так не достаточно, так что Руби, умяв каких-то пять ложек, лежала какое-то время с закрытыми глазами. О чем она думала? Им нужно поговорить. И многое обсудить. Смешно, учитывая, что у нее "ангина". Но это было так.
Рука ее сама потянулась к нему, коснулась коленки, пролетела выше и легла на его руку. Зачем?
Не знаю. Нам надо поговорить. Столько всего случилось. Что теперь будет?
Пальцы ее слегка сжали его кисть. Руби открыла глаза, ожидая, что Винсент изменится в лице. Вернет себе холодное, деловое, привычное для него выражение. Начнет ее осуждать, что угодно. Она чувствовала за собой вину. Не умела быть слабой. Не умела принимать помощь. Но сколько раз он уже помогал? Почему?
Почему, Винс?
Страшные догадки, предположения и сомнения снедали ее. Нужно было отложить разговор, поправиться. Но разве у таких как она или он бывает "завтра"?
Она попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло, заерзала, вызывая боль, и тут же остановилась, понимая, что это не метод. С такой то "ангиной". Спина заныла, потребовала поменять положение, но она удержалась. Заставила себя расслабиться. И только тогда поняла, что все это время держала Винсента за руку. Убрала. Показала жестами "Мне нужно что-то, чтобы я могла писать".
И угадайте, что она написала первым? Нет, не обсуждала дела, не высказывала страшные предположения о том, кто напал и угрожал его бизнесу. И даже не спрашивала о том, что с ее шеей, что с ней будет. Нет! Первым делом она изобразила каракули "Мне нужно зеркало. И еще помыться. Я воняю как труп".
И протянула послание дрожащей рукой МакБрайду. И испытующе, в ожидании уставилась на него.
А ты что думал?! Да! Подобные желания мне не чужды.
И только потом, через какое-то время, не зная как подступиться к вопросу, вывела те слова, что труднее всего давались. Криво, косо, отчаянно.
"Алек?".
Что-то ей подсказывало, что брат сбежал не так далеко, как она могла подумать. Или же он навязчиво продолжал преследовать ее в ее голове. Практически смертельный приговор. И что она сможет сделать с этим, если это окажется правдой? Она - ничего. Винсент сможет и наверняка сделает. А она еще не решила.
Ты же сделаешь? Ты же убьешь его, если моя паранойя окажется правдой?
И она смотрела на него с отчаянием. Бегала по его лицу глазами, искала что-то там, понятное ей. А у самой подрагивали губы. Нет, плакать она не собирается, только не из-за Алека. Это такое состояние, дурацкое. Это нервы, мерзкая слабость. Ее все еще здорово штормит.
"Что теперь будет со мной?" буквально выцарапала она и протянула ему.
Я подвела тебя. Ты очень сердишься?
С памятью у нее все было хорошо. Она то помнила как это было. Как он вернул ее буквально с того света и взял в бизнес. И она снова не справилась.

Отредактировано Ruby Rey (2018-06-26 21:06:15)