Не афишировать, не выдавать себя, не говорить правду – основные постулаты беглеца, имеющие необходимость называться другими словами, пока не закончится словарный запас. Потому что любой, кто увидит, заметит нечто странное, может изменить правила игры, установленные, увы, не ею. Поэтому она отказалась, когда ей снова намекнули, что не прочь видеть ее не в рядах «скорой», а в рядах хирургов, тем более, у нее за плечами почти десять лет практики – если исключить мелкие «житейские недоразумения» в виде попытки завести семью и жить «как все».
- Спасибо, но нет, - вежливо, отчужденно улыбнулась судачащей медсестре, отвлекшись от карты пациента. Ей требовалось проследить, как врач выполняет ее предписания… пусть даже он имел полное право наплевать и разорвать ее рекомендации, но ей было важно не поведение незрелого мальчишки в белом халате, а здоровье человека, которого они взялись лечить. Пусть даже его уже заочно хоронили все родственники.
- И правильно, - неожиданно прекратился поток увещеваний, и медсестра, которую звали, кажется Нэнси, проигнорировав недоуменный взгляд Элайзы, затараторила, опершись локтями о стол. – А то тут был один… хирург-убийца, который устроил всему городку еще то преступление.
Медицинские аферисты и мошенники, наживающиеся на чужом страдании, не были чем-то новым для Холмс, и потому сомнительные формулировки она восприняла как-то холодно-вежливо. Не увидев отклика во взгляде фельдшера, медсестра продолжила запугивающую тираду.
- Резал он хорошо, но кто знает, скольких убил?
- Убийцы редко становятся хирургами, - спокойно ответила Элайза, теряя интерес к разговору. Досужие сплетни перешли в разряд шелухи, которая мешала работать.
- Да ладно, ты не слышала про О’Коннэла?
- Кого? – поведя головой, выводя ручкой очередную завитушку названия лекарства, уточнила.
- Теда О’Коннэла, - пренебрежительно фыркнула Нэнси, почему-то оскорблено смахнув светлую прядь волос со лба. – Тот еще пижон. Весь такой вежливый, а глаза холодные, как у рыбы.
Элайза молчала не потому, что и впрямь потеряла интерес к разговору – напротив, теперь, когда прозвучало имя так называемого «хирурга-убийцы», у нее что-то щелкнуло в голове. Кусочки некоего мельчайшего, едва уловимого ей паззла, начинали складываться воедино, обрисовывая картину. Но чтобы именно таким узором? Немыслимо. Невозможно. Она мысленно повторила это имя, и из глубин памяти возник образ светловолосого молодого человека, что с улыбкой рассказывал очередную лекцию. Разве он может быть убийцей? Однако больше всего ее интересовал другой вопрос.
Почему он здесь? Почему из всех возможных концов света он выбрал именно Северный Солуэй?
По окончанию смены Холмс ненадолго заскочила домой – ради душа и быстрых сборов. Говорливая Нэнси выдала ей достаточно информации, которую пришлось отлавливать среду домыслов и гадких подробностей, кои, как подозревала Элайза, были надуманы за что-то обиженной на Теодора медсестрой. Накинув куртку и рюкзак, втиснувшись в старые кроссовки, она направилась в сторону побережья. Ей нужно было найти Теда раньше, чем он найдет ее. Ей нужно не просто увидеть его – ей нужно узнать, кем стал тот «золотой мальчик», на которого она смотрела с потаенным восторгом, видя в нем блестящего врача, хирурга, кумира.
И ей нужно спросить, какого черта он забыл у черта на куличках.

Солнце заходило за горизонт и небо покрылось первыми намеками на звездное небо, когда она достигла того самого домика рейнджеров, о котором ей говорили. Цель была так близко, что у нее сперло дыхание. Пришлось постоять, переводя дух, заставляя себя спрятать – в который раз – все страхи под замок, отринуть всевозможные сомнения. И все же она сжимала тяжелый фонарик, словно готовилась превратить его в оружие. Если Тед… Закрыла глаза и втянула воздух. Нет, Тед вряд ли знаком с Тем Самым. И вряд ли он приехал сюда задолго до нее ради того, чтобы сейчас превратить ее подобие жизни, покалеченное существование в сущий ад на земле.
Она подошла ближе, прислушиваясь. В окнах не было света, и поэтому она почти решила, что никого нет дома. А после решила, что надо бы проверить: о нем отзывались, как об «опустившемся», а им зачастую не нужны блага цивилизации. Поэтому она подошла к двери и попыталась постучать, но дверь скрипнула и открылась.
- Тед? – неуверенно позвала, вновь сжимая фонарик. Сделала шаг внутрь. – Теодор?

Отредактировано Eliza Holmes (2016-06-30 01:25:16)

Низкий хриплый голос пробрал до глубины души. Не потому, что это было внезапно - впрочем, и поэтому тоже, - а потому, что это был мужской голос. И позади нее был мужчина. Вздрогнув, резко развернувшись, сжав фонарик сильнее, чем требовалось оцинкованному железному корпусу для "бытового использования", Элайза едва удержалась от крика. Господи, если перед ней стоял Теодор О'Коннэл, то она - королева Австралии. В грязных волосах затерялись отливающие белым золотом на солнце, которого здесь не было, проблески цивилизованного и вежливого мужчины, в глазах - и впрямь похожих на рыбьи - была какая-то пустота, гнетущая, зловещая. Но эта пустота не пугает того, кто смотрит на нее каждый день в зеркало, пытаясь убедить себя, что есть еще причина жить дальше.
- Тед, - сипло, из-за еще не прошедшего страха, произнесла его имя, и даже не поняла, что это сорвалось с губ. Кашлянув, чтобы прочистить горло, опустила фонарик, поправила шлейку рюкзака, следя за его переходом, старательно держась подальше. Не потому, что от него воняло, как от бездомного, коим он и являлся, ведь врачам с брезгливостью нечего делать в "скорой", а потому, что он все еще оставался подозреваемым... во многих иллюзорных грехах, с которыми она сюда заявилась.
- Если сразу сходишь в душ, то буду тебе рада, - неуверенно, коротко улыбнулась, позволив себе эту слабость всего на мгновение. Кажется, он не узнал ее. Кажется, даже не посмотрел на нее, а это было важно. Узнает? Поймет, кто она такая? Что он скажет, что подумает, что вообще, черт подери, тут делает бывший лучший студент, на которого равнялись все, подобные ей, и сохли девчонки со всех курсов? Кроме нее, потому что у нее был другой. Но если бы его мозг был свободен для свиданий, то все могло случиться и раньше.
Холмс, воспользовавшись заминкой и тишиной, осмотрелась. Продуваемый всеми ветрами дом не подходил для постоянного жилища, но Тед как-то умудрялся тут жить. Или доживать, существуя за счет мусора. Не самое лучше место, чтобы вспоминать прошлое, но именно оно могло подойти к ней со спины, прямо как О'Коннэл, правда, ее прошлое предпочитало холодное оружие мусорному пакету.
Подойдя ближе, спустив рюкзак рядом, она коснулась его колена.
- Тед, - тихо, не задерживая дыхания, позвала его, - посмотри на меня, пожалуйста.

Он узнал. Смесь радости и страха захватили ее в свой плен, что она даже на мгновение улыбнулась, хотя на глаза навернулись слезы. Радость, что ее узнал старый знакомый, единственный выживший из ее прошлого, кто не осуждал, ничего не хотел, не обвинял и, слава богу, ничего не знал из того, что ей пришлось пережить. Страх, потому что она мигом разуверилась в своих подозрениях, позволив мягкосердечию показать, что ей не все равно, что ей больно видеть, как талантливый хирург превратился... в это.
Протянув руку, она сделала жест, умоляющий молчать.
- Пожалуйста, тише, - прошептала сама, словно стыдилась того, что это имя сотрясло воздух. Пусть они были далеко от города, пусть в Солуэйе некому подслушивать и следить за ней, не стоило давать и половину шанса на то, чтобы ее кто-то узнал. Хотя ей было даже непривычно слышать это сочетание букв, примерять к себе; оно было теперь будто платье мамы ее подружки, а она - школьницей, что забралась в чужую спальню и пытается изображать из себя взрослую.
Присев рядом, подтянула к себе рюкзак, раскрыла его.
- Не ожидала тебя здесь увидеть, - протянув завернутые в пищевую бумагу бутерброды, снова коротко улыбнулась: ей было сложно сдерживать эмоции, когда она поняла, что Тед видит ее впервые. Было в этом что-то... ироничное, но что именно, она так и не могла уловить. Но ей стало неожиданно спокойно. Редкое явление не то, что в последние дни - в последние годы.
- Прости, что так заявилась, без предупреждения, - мягко проговорила, доставая термос. - Тут чай, сладкий - тебе надо восстановить баланс... О чем это я, ты же сам знаешь.
Конечно он знал, возможно, даже лучше нее. Поставив термос на пол рядом с матрацем, достала кофту крупной вязки.
- Когда я услышала, думала, это шутка. Никогда не думала, что Теодор О'Коннэл... - она мягко улыбнулась, понимая, как все будет звучать, как любое слово он может воспринять за укор, - окажется со мной на одном острове.
"Словно заключенные в одной камере", - почти сказала, но прикусила язык.
- Не знала твоего размера, поэтому прихватила на барахолке самое теплое на вид. Скажи, что еще принести?

Вот оно, снова. Элайза непроизвольно вздрогнула, услышав это имя. Старое, проклятое, с длинными болезненными занозами, впивающимися глубоко под кожу, под ногти, если вздумать прикоснуться к крышке этой шкатулке с секретами. От того, как возмущенно Тед поднялся, у нее все похолодело внутри: она испуганно округлила глаза, вскинув на него взгляд, прижав злополучную кофту к груди, будто маленькая девочка прижимает мишку к груди. Всего на мгновение почувствовав прикосновение прошлого, в котором ей было хорошо, она совершенно забыла, что реальность способна разбить мираж, который она себе придумала.
И Теодор давно не тот "золотой мальчик", который ей запомнился. На нее зло смотрел изрядно потрепанный грязный мужчина, которого она не знала. Он был ей чужим, воспоминание о котором должно стереться также, как воспоминание о Николасе, Роберте... даже о Нем.
- Элайза, - просипела она, замолкла, отводя взгляд в сторону. Сглотнула ком, застрявший в горле, моргнула, пытаясь осознать, что же она здесь делает, ради чего пришла? Ей казалось хорошей мыслью прийти и увидеть его, как хорошей мыслью накормить и принести что-то из одежды. Бездомные в больших городах голодают и никогда не отказываются от теплой одежды, но Теду, похоже, требовалось что-то большее, нежели просто внимание.
- Меня зовут Элайза, - твердо, уверенно произнесла она, принявшись медленно запихивать кофту обратно в рюкзак. Зря она пришла, Господи, какая же она дура.
- Элайза Холмс. Здесь нет никакой Мэри.
В глазах все помутнело, и она резко провела ребром ладони по глазам. От боли пришлось зажмуриться, и предательские слезы то ли обиды, то ли разочарования сразу во всем, особенно в своих умственных способностях, проложили влажные дорожки по ее щекам. Опустив голову, снова проведя ладонью, она шумно всхлипнула, широко раскрыла глаза - как всякий человек, создающий глупую, бесполезную иллюзию, что он вовсе не плачет.
- Прости, что пришла, - все еще вытирая гадкую влагу, произнесла, поднимаясь на ноги. Ей было тяжело смотреть ему в лицо и видеть там осуждение, гнев или что-то еще. Глупая, глупая Элайза, зачем ты пришла? - Я не должна была. Прости. Оставь еду и термос. Я... больше не побеспокою тебя.

Отредактировано Eliza Holmes (2016-07-01 00:35:34)

Шаг вперед прервался на половине, и она отступила назад, словно бы вместо "подожди" он крикнул "назад". Перестав стирать слезы, что так и катились, словно кто-то забыл выключить кран до упора, и теперь маленький ручеек обещался затопить еще и соседей, снова всхлипнула, наблюдая удивительное: на мгновение из-за маски грязного и грубого отшельника проступил тот милый и внимательный парень, которого она запомнила по студенческим временам. Ей хотелось и дальше слышать этот мягкий, обволакивающий своей заботой голос, умиротворяющий и даже, в какой-то мере, создающий иллюзию, будто бы доверься ему, и он развеет все проблемы, беды и невзгоды... Но это сделало лишь хуже. Ком, который она почти проглотила, намотавший колючую проволоку сожалений, примагнитивший иголки разочарований, застрявший за шип недоверия, снова поднялся. Некуда было деваться слезам, и потому она закусила нижнюю губу, пытаясь выгнать их прочь. Она так долго держалась, так почему расклеилась, едва увидев человека из прошлого? В том-то и дело: Тед был последним человеком из ее настоящего прошлого. Все остальное было посыпано пеплом сожженных мостов, все то было приказано забыть. Но так сложно вычеркнуть прошлое, забыть почти всю свою жизнь. Ей не хотелось. А теперь она жалела о своем опрометчивом решении. Потому что едва Теду стоило сказать ее имя, как она застыла. В его устах имя звучало еще более чужим, чем то, другое, вызывающееся у нее нервные вздрагивания. Оно будто дешевый бумажный пакет, в который пытаются завернуть дорогую вазу.
- Прости, - еле слышно произнесла она, все же присев, но в тот момент, пока она опускалась на пол, слезы хлынули бурным потоком. Она сломалась потому, что поняла, насколько фальшива и подложна ее жизнь. Нет, даже не так - что вся ее жизнь была жалкой пародией на настоящую жизнь, и что теперь ей остались только воспоминания, в которых от правды - пшик, ноль, ничего. И в этой пустоте человек, за которого она так неистово хотела зацепиться и не отпускать оказался просто чужим, обыкновенным незнакомцем, для которого она такая же, как и сотни, тысячи, миллионы других людей.
Подтянув к себе колени, Элайза положила на них руки и, спрятав лицо, заплакала навзрыд.

Ревя, как малолетняя девчонка, Элайзе не было стыдно. Разве что самую малость, когда она стала ощущать мокроту коленей. А ведь она основательно подготовилась к походу в лес, и на ней были вовсе не летние брюки, а осенние утепленные джинсы. Со слезами, однако, уходила прочь и нервозная тревожность, от которой ей было так трудно отделаться в последнее время. Будто из-за этого взрыва эмоций, которые она не знала и не понимала, как контролировать, сдерживать, забить в темный угол, чтобы не отсвечивали, ей стало легче. Всхлипнув, даже толком не прислушавшись к словам Теодора, на голову которому свалилась со своими проклятым слезами, которые сама презирала и ненавидела, подняла заплаканное лицо, прищурилась. Он успел зажечь свет, и ей пришлось хорошенько вытереть ладонями глаза, размазывая соленную влагу по щекам, чтобы хоть что-то увидеть в резко изменившейся обстановке.
- Неужели? - тихо произнесла, растянув губы в улыбке, но покрасневшие глаза, растертые грубыми манжетами зимней куртки. Улыбка была не доброжелательной, а мрачной и крайне усталой, будто за этим вопросом пряталось куда больше тоски, чем отражалось в ее взгляде.
- По крайней мере, ты свободен, - обвела взглядом внутренности домика, всхлипывая, но уже успокаиваясь. - Никто не хочет...
Она резко замолчала. Момент слабости, в который она едва не проговорилась. Нельзя подпускать Теда, пусть даже и лишенного крова и будущего, к этой тайне. Пусть она останется ровно там, где сейчас - на дне Северного Моря. Это опасная, почти смертельная тайна должна умереть вместе с Ним. Или с ней.
- Прости, Тед, - вздохнула, снова попытавшись улыбнуться, чтобы соврать этой улыбкой - "все нормально, все хорошо", но выходило у нее приблизительно также плохо, как и сдерживать слезы. - Я так давно не видела знакомого лица, которое бы... не осуждало меня. Ты можешь спрашивать, если хочешь.
Шмыгнув носом, она все же потянулась к рюкзаку, достала влажные салфетки, достала парочку и принялась вытирать лицо, глаза, щеки.
- Кажется, - проговорила она, зажмурив глаза, а после, открыв их, посмотрела на Теда, - я тебе задолжала пару ответов. Если хочешь.

Череда извинений была для нее вполне понятной и разумной из всех вещей, что она здесь устроило. За отчаянием и разочарованием пришел стыд и осознание, как она выглядит для Теодора: взрослая и, казалось бы, разумная женщина устроила фирменную истерику буквально с порога. Странно, что он еще не вызвал полицию или "скорый" кортеж, который бы отправил ее прямиком в психиатрическую лечебницу до скончания ее дней. Утрирование, однако сама бы Элайза не стала церемониться с подобной истеричкой. А Тед проявил чудеса терпения... или попросту оказался заложником странного поведения, от которого не знал, куда скрыться и к кому обратиться за помощью. Как же это знакомо, ведь она сама не знала, кто здесь ей друг, а кто враг.
Некоторое время она смотрела на него, ничего не говоря, лишь утирая остатки влажных дорожек после соленых слез. Ей бы вновь извиниться, но если на что-то обращают внимание, то она не повторяется. Скомкав салфетки и вбросив их обратно в рюкзак.
- У меня была семья, - негромко начала она, взяв наконец протянутую крышку, выступавшую в роли кружки, обняла ее ладонями, сгорбилась, припав к горячему напитку, будто много дней не пила, и это она, а не Тед, побирается да обходится без постоянного места жительства. Сделав длинный глоток, который словно всем видом ее вопил, что ей тяжело говорить, она шумно вздохнула, поставила крышку рядом с матрацем, вытянула ноги, опустила голову, глядя на то, как пальцы сами по себе поглаживают друг друга, будто утешают ее, подталкивают к рассказу.
- Муж и сын, - грустно улыбнулась, подняв голову и бросив на Теда взгляд. - Николас и Роберт. Мы жили в Лондоне. Он тоже хирург... - улыбка поникла. - Был. Очень хорошим хирургом. А Роберт... такой смышленый, весь в отца.
Каждое слово будто вытаскивала щипцами, не желая то ли вдаваться в подробности, то ли оговориться чем лишним.
- Еще в молодости у меня был любовник, - совсем опустив голову, наигранно равнодушно проговорила. - Он был гораздо старше меня, но любил безумно. Мне казалось, он был даже готов убить ради меня. И когда отец узнал о нем, то отослал меня учиться. Я вроде как забыла о нем, ведь он не пытался связываться, и потом у меня появился Николас, а затем Роберт...
Тяжелый, протяжный вздох. Она стерла одинокую слезу со щеки, отвернувшись на мгновение.
- Он нашел меня. Я пыталась отвязаться, а он... - закусив губу, она подняла глаза в потолок, борясь с новым приступом слез; почему здесь, сейчас, былые раны стали для нее такими острыми, такими отвратительно болезненными, что о них было трудно говорить, как трудно сдерживать свои эмоции. - Он убил их. Мне пришлось бежать. Один раз он меня уже находил, и я постаралась, чтобы не нашел снова.

Вопреки привычкам, Элайза не упивалась горем потери, не купалась в ней, подобно изголодавшейся по драме актрисе, на которую в кои-то веки обратили внимание из-за несправедливости жизни. Она казалась уставшей, осунувшейся, загнанной в угол, откуда уже не было выхода, не было возможно увидеть лучик надежды... если бы он мог быть. Поэтому она не стала вдаваться в подробности, как не стала смаковать каждую деталь, каждый день своей длинной и такой неважной - без них, без любимых, от которых остались только пыль да пепел, - жизни. Поэтому, пожалуй, ее не тронули, но и не задели весьма прозаические слова Теда. Растянула губы в то ли подобии улыбки, то ли в обозначении, что его слова приняты к сведению... но не более. На большее в арсенале ее эмоций ничего не было. Тишина, которая установилась между ними, лишний раз наводила на мысль, что не только она не умеет реагировать на чужое горе.
- Немного, - коротко, все же нервно улыбнувшись, ответила чуть охрипшим голосом. И пока она прочищала горло, О'Коннэл заговорил о себе. Не то, чтобы Элайза жаждала всецело завладеть вниманием старого знакомого, но непривычно было слышать от него о врачебной ошибке. Всплыли слова Нэнси о том, что Тед может быть хладнокровным убийцей; появились воспоминания о лекциях и практике. У нее легко накладывался образ разбитого человека, потерявшего цель в жизни, с образом того светлого парня, который, казалось, знал ответы на все вопросы; но убийца?
Она протянула к нему руку, положила на колено. Осторожно, не сразу - ее ладонь зависла над брючиной, пальцы сжались, затем, после краткой задержки, разжались и несмело легли, с удивлением находя, что под рукой есть что-то теплое. Почему-то ей казалось, что Тед весь какой-то... хладнокровный.
- Мне жаль, - совершенно стандартная фраза, банальная и избитая, но она и впрямь сожалела. Ей бы разориться о том, что такого не должно быть с такими людьми, как Теодор, но жизнь - та еще сука, и она это уяснила на собственной шкуре. Ей было жаль и ту девочку, и ее семью; но больше всего ей было жаль карьеры талантливого хирурга, который из-за чьего-то горя оказался на обочине жизни. Тут же вылезли вопросы: где же его семья, если это его родные места? Холмс решила повременить, дождаться другого "часа откровений". Ведь она пока никто, призрак из прошлого, который едва-едва начинает обретать очертания.
Сочтя, что сожаление высказано в достаточной мере, она убрала руку - так быстро, словно обожглась.
- Наверное, поэтому я сбежала сюда, - усмехнулась, опустив голову. - Но знаешь, здесь спокойно. Правда, сложно остаться наедине: в маленьких городах какая-то особая... атмосфера дружелюбия. Все считают своим долгом влезть в твою жизнь.
"Прямо как ты", - укорила себя Элайза, прикусив нижнюю губу, - "влезла в жизнь Теда, даже не спросив его об этом",
- Ты живешь здесь круглый год? - резко, слишком резко спросила, даже чуть повысив голос, словно побоялась, что такая же мысль придет в голову и О'Коннэлу. А ей не хотелось быть незваной гостьей, беспардонно вторгшейся в его дела.