Стоило отойти от причала на приличное расстояние, как мелкая, почти пыльная морось, которую вполне можно было игнорировать хоть всю дорогу до дома, сменилась премерзким, но вполне полноценным дождем, вымачивающим плотную ткань толстовки почти насквозь. Рене остановилась и какое-то время просто стояла, задрав голову к серому небу и подставив лицо под обжигающие совершенно не летним холодом капли. Капюшон упал с головы и едва подсохшие волосы, снова намокли и стали липнуть к щекам и шее. Щенок на руках, замотанный в джинсовку, как грудничок в пеленки, уже вовсю сопел своим беззаботным щенячьим сном, хотя едва ли он вообще просыпался с тех пор, как уснул у нее на коленях еще на пароходе. Ему было тепло, хорошо и спокойно, а вот Рене было совсем не тепло и не хорошо и уж точно не спокойно ни разу. Под сердцем с той самой минуты, как она ступила на землю Штормового острова, поселилась уже знакомая тревога. Сосущая и голодная, она охватывала ее каждый раз, когда в ее квартире-студии в Лондоне звонил телефон, и после писка автоответчика она слышала голос брата или мамы, а иногда Отэм, которая стабильно звонила раз в месяц, чтобы поболтать о том о сем. И вот теперь, когда она пусть медленно, но все же приближалась к дому, в котором не была почти целый год, это неприятное ощущение снова заявило о себе. Рене прекрасно знала, что на самом деле никакая это не тревога, скорее уж чувство вины, мутировавшее за прошедшие месяцы до вот такого странного ощущения, словно ты не ел несколько дней, но несмотря на нешуточный голод мысли о еде все равно вызывают почти болезненную тошноту.
- Вот же дерьмо, - глухо выругалась Рене, когда поняла, что дождь уже не стихнет, и оглянулась назад, в сторону пристани. Можно было вернуться, заглянуть в мастерскую МакБрайда, что была чуть в стороне от причала, и попросить кого-нибудь из тамошних ребят подбросить ее до дома. Возможно сам хозяин ее подвезет. У них с Джетро вроде как вполне приятельские отношения, по крайней мере они таковыми были, когда Рене была тут в последний раз. Поразмыслив немного, девушка все же отказалась от этой затеи и продолжила свой путь, топая промокшими кедами по обочине дороги, ведущей в город. Она уже промокла и уже продрогла, ей и так и эдак потом придется отмокать в горячей ванне и пить какое-нибудь пряное варево маминого производства, чтобы прогнать простуду, а так она хоть немного потянет время до встречи с семьей. Почти год. Нет, ей точно не отвертеться от серьезного разговора. С мамой может и получится все замять, как-то ее отвлечь, заинтересовать какой-нибудь другой темой. В конце концов ей и самой было что рассказать блудной дочери, учитывая ее последний звонок и ту новость, которую она на нее обрушила увесистым кармическим кирпичом. Неужели я стану тетей? Эта мысль так часто посещала ее голову за последние несколько дней, что уже успела в ней прижиться и окрепнуть как нечто неминуемое.
Рене была так погружена в себя, что не услышала приближающийся рокот мотоцикла за спиной, но зато приняла к сведению, когда ей просигналили. Приняла к сведению, это еще мягко сказано. Девушка подскочила на месте, от чего лямка висящей на плече сумки соскочила  и повисла на локте, сильно накренив Рене в сторону.
- Твоюж мать! - не удержавшись от возгласа, Рене собралась уже было обругать шутника, как раз остановившегося чуть впереди, но, проморгавшись, узнала Катриону и просветлела лицом. - О, привет!
Она почти вприпрыжку миновала разделяющее из расстояние и встала рядом с заглохшим мотоциклом, жмурясь от пара исходящего от него и его хозяйки. Одноклассница и хорошая подруга брата, шумная и веселая Катриона Стюарт, всегда нравилась Рене больше остальных его друзей-приятелей со школьных времен, возможно, потому что с ней Джет был таким же, как в кругу семьи - веселым и добродушным засранцем, который не сдерживает своих эмоций и не притворяется тем, кого в нем хотят видеть. Даже в своих работах в рамках серии, которую они с Артуром в шутку называли «Адам и Ева», она частенько ориентировалась на образ именно этой женщины. Со своими пышными формами и большими глазами, Катриона виделась Рене лучшей моделью для этой задумки, к тому же она отменно смотрелась рядом выбранным ею Адамом. Но если уболтать брата попозировать ей голышом было не так уж и сложно, до Катрионы руки у нее так и не дошли. Рене замотала головой, вытряхивая из головы совершенно неуместные сейчас обнаженные образы и заодно отвечая на все вопросы разом.
- Он не знает и мама тоже. Я, типа, сюрприз хотела сделать, а тут такое... - она воздела очи к небу, которое продолжало сыпать ледяными каплями, и снова посмотрела на Катриону, радостно улыбаясь. - Подвезешь?
Можно было и не спрашивать, зачем еще ей предлагать оседлать своего стального скакуна, но прежде Рене хотела разобраться с сумкой, которая так и норовила соскользнуть на землю. Она всучила закутанного щенка Катрионе, сопроводив просьбой подержать «дитё», и стала укорачивать ремень сумки, чтобы можно было продеть в нее не только руку, но и голову и надежно зафискировать за спиной. Дитё тем временем проснулось и, вынув из складок джинсовой ткани свой любопытный нос, ткнулось им в бюст Катрионы, принюхиваясь к незнакомому сладкому запаху, а потом и лизнуло точнехонько в ложбинку между грудей. Кобель, что с него взять. Рене усмехнулась при этой мысли и, закончив с сумкой, забрала щенка обратно.
- Вот везу Макрею нового приятеля, - поведала она, прежде чем утроиться за спиной Катрионы. - Как думаешь, ему понравится такой подарок?
Придерживая одной рукой хвостатый презент, а другой крепко обхватив талию байкерши, Рене прижалась грудью к ее спине и пристроила ноги, нащупав подножки. Ей и раньше доводилось ездить на мотоцикле в качестве пассажира, но никогда прежде она не делала этого с водителем женщиной.

Не сразу сообразив, что Катриона задумала, Рене все же последовала рекомендации и задрала ноги, обхватив ее еще и ими, совсем как обезьянка. Балансировать на одной заднице с сумкой за спиной и щенком в руке было несколько странно и не очень удобно, но, как оказалось, довольно терпимо, особенно когда ее покрасневшие от холода коленки прикрыли подолом юбки, согревая.
- Прямо как в «Харли Дэвидсон и ковбой Мальборо», - рассмеялась она, припомнив старый фильм с Микки Рурком, и почти не глядя приняла протянутую ей фляжку. Это было именно то, чего ей так не хватало по пути сюда. Не чай нужно было хлестать и не дрянной растворимый кофе, а покрепче что-нибудь, вот только кафетерий на пароходе ничем подобным не располагал, а таскать с собой фляжку, как это делали Джет, Катриона и, наверное, добрая половина жителей Штормового, Рене так себя и не приучилась. Ром, а это был именно он, пусть даже не самый лучший, обжег глотку и поселил глубоко в груди приятное тепло, раззадорив задавленное в зародыше еще по пути сюда веселье.
- У мамы с братом сейчас полно куда более актуальных забот, чтобы переживать за мои потенциальные сопли, уж поверь, - отмахнулась Рене и, сделав напоследок еще один глоток, вернула фляжку законной хозяйке. - А вот глинт, это идея, да, - согласилась она и коротко взвизгнула, вцепившись в Катриону еще крепче, когда мотоцикл резко сорвался с места. Первый испуг сменился восторгом, изрядно подкрепленным плещущимся в пустом желудке алкоголем. Лицо теперь не просто заливало дождем, казалось, покатые капли обрели острые края и теперь непрерывно жалили, впиваясь в кожу. Поворот за поворотом, Рене инстинктивно жалась к спине Катрионы и склонялась всем корпусом вместе с ней, слушая рокот двигателя и шелест мокрого асфальта под колесами. Такой далекий и смазанный из-за завесы дождя Солуэй очень скоро оказался совсем близко, а потом и вовсе вобрал их в себя, запутав узкими улочками и невысокими домами с умытыми черепичными крышами и пышными садиками. В какой-то момент что-то произошло, байк слегка занесло, и сердце ухнуло в желудок перепуганным комком, но уже спустя несколько секунд они снова ехали как ни в чем не бывало. Если бы не крик Катрионы, которая была явно в восторге от того, что только что чуть было не случилось, Рене всерьез решила бы, что ей показалось. Мало ли что привидится или причувствуется с перепугу. Но нет, что-то определенно было и это «что-то», даже оставшись далеко позади, заставляло сердце колотиться в груди, в горле, в висках и, кажется, под языком, стискивать теплый пыхтящий комочек с высунувшимся из складок хвостом свободной рукой и почему-то широко улыбаться, уткнувшись подбородком в обтянутое черной кожей плечо. Даже выскочившая перед самым их носом машина уже не произвела должного эффекта.
- Эта бабулька, наверное, ходунки свои в ремонт повезла, - не выдержав, расхохоталась в голос Рене, когда они встали на светофоре. Подкативший и вставший рядом лэнд ровер, большой и солидны, но не достаточно брутальный, чтобы сравниться с дефендером брата, обдал их запахом дизеля. Шумные пассажир с водителем что-то им кричали, преисполненные кобелиного восторга, и Рене не удержалась от шалости и показала им язык. Если бы не растрепанные волосы Катрионы, разметавшиеся по плечам, она бы не постеснялась с оттягом лизнуть ее в шею на радость мужикам. Искушение было таким сильным, что эта фантазия еще долго преследовала ее после того, как ровер остался далеко позади, а они вновь устремились вперед через пелену усиливающегося дождя.
Когда они наконец-то остановились у самой витрины «Шоколадницы», Рене с трудом расцепила затекшие и закоченевшие ноги и слезла с байка. Задница приятно гудела после поездки. Девушка ощупала ее, как будто желая удостовериться, что обе половинки не месте и не перепутались, и задрала голову, глядя туда, куда указывала Катриона.
- Удобно, - оценив дислокацию ее нового жилья, Рене поправила сумку и перехватила щенка поудобнее. - Я все хочу. Шоколад, вино, ванну и все горячее. Вот веришь нет, сейчас я готова хоть целое ведро твоего шоколада выпить. Так достали все эти старбаксы... Ничего настоящего нет, даже пирожные и те с пластмассовым привкусом стали делать. Короче, накорми и обогрей нас, добрая женщина, - она состроила уморительную моську и для пущего эффекта подставила под удар еще и щенка, жалобно лупающего глазенками из своего джинсового кокона. - Только животное еще помыть как следует надо. Он у меня на пароходе сбежать умудрился. Залез в машинное отделение и весь извазюкался от ушей до хвоста. Платье мне испортил, да джинсовку, вон, всю вымазал. У тебя машинка стиральная, кстати, есть? Вдруг удастся их спасти...
На самом деле о шмотье Рене думала в самую последнюю очередь. Раззадоренный ромом желудок подвело в предвкушении знаменитых шоколадных кексов, которые они вместе с Джетро поедали наперегонки еще год назад, когда она была тут в последний раз. Зависнуть, пусть на время в Шоколаднице, это тоже отсрочка неизбежного возвращения домой, но по крайней мере это была очень приятная и очень вкусная отсрочка. К тому же Рене действительно не помешало бы для разнообразия побыть в тепле. Как бы она не была уверена в собственном иммунитете, простыть в их климате было так же просто, как и попасть под дождь.

- Это ты еще мою студию не видела. Вот там действительно царит беспорядок. Не беспорядок даже, а бардак и не творческий, а вселенский, - отмахнулась Рене, следуя за хозяйкой мокрым и громко шмыгающим носом прицепом. Квартирка, расположившаяся прямо над Шоколадницей, оказалась довольно таки маленькой, но очень уютной. И очень похожей на саму Катриону. Не на ту, разъезжающую в брутальной косухе на своем байке звонкую хохотушку, которую видел и вроде бы даже хорошо знал весь город, а на ту, какой она была на самом деле и только для очень узкого круга лиц. Джет однажды обронил в разговоре, что Катриона Стюарт очень одинокий человек, очень одинокий и ранимый. Тогда Рене не придала его словам значения, но сейчас, ступив в этот маленький женский уголок, она поняла, что он имел в виду.
- У тебя даже тут пахнет шоколадом, - заметила она и, сковырнув кеды в крохотной прихожей, прошлепала босиком в большую комнату, с интересом озираясь по сторонам. Широкая кровать стояла у самого окна, обернутая в прозрачную занавесь как невеста в фату, тут же была гостиная и ванная за шторкой в углу, да и кухня пристроилась совсем рядом, почти на расстоянии вытянутой руки. Не нужно было никуда бегать, хлопать дверьми, искать и терять, все было на виду и в открытом доступе. Такой открытый и в то же время замкнутый мирок, сотканный из одиночества и чего-то еще, что Рене все никак не могла нащупать, но уже чувствовала этот знакомый буквально до боли привкус горечи на языке. В ее просторной студии в Лондоне он тоже был, витал едва уловимой ниточкой чего-то постороннего среди давно въевшихся в стены, пол и потолок запахов масляной краски и льняного масла.
Сумка, оттягивающая плечо, перекашивала Рене на одну сторону, зато щенок на какое-то время перестал быть ее заботой, обретя уютное пристанище на пышной груди радушной хозяйки. Сбросив свою поклажу рядом с ванной, в которую уже набиралась исходящая паром горячая вода, Рене бегло оглядела заставленные флакончиками полки, высматривая пену для ванн и соль на свой вкус, и живо закивала, когда Катриона обратилась к ней. Ее уже начал пробирать озноб, и тепло, исходящее от ванны, только еще больше напоминал о том, как же сильно она замерзла, пока шла под проливным дождем. Даже зубы начали выбивать дробь. Девушка почти торопилась выбраться из промокшей насквозь толстовки брата и избавиться от остальной одежды, чтобы забраться уже в ванну. С непривычки, вода показалась ей слишком уж горячей и какое-то время она, превозмогала себя, морщась и привыкая к температуре, но потом размякла и растеклась, почти растворилась в ароматной воде, утопнув в пене с головой.
- Все хорошо! Тут все есть! - отозвалась она на раздавшийся со стороны кухни голос Катрионы, вынырнув из воды. О том, что творилось сейчас вне зоны ее видимости она могла только предполагать, но догадывалась, что водные процедуры, прописанные не только ей, но и щенку, все же привели в исполнение. К тому же тут действительно было все, что нужно, даже вино обнаружилось. Рене принюхалась к горлышку, но пробовать не стала. Перебивать аппетит и будоражить желудок, в котором уже плескался ром, ей было не с руки, а вот брошюрка из секс-шопа ее заинтересовала. Такая, наверное, имеется у каждой одинокой женщины. Пролистав несколько страниц из любопытства, не стоит ли напротив какого-нибудь изделия заинтересованная рукотворная галочка, Рене отложила рекламку на место и, откинувшись на бортик ванны, прикрыла глаза. Холод медленно выходил из ее тела и растворялся в душистой воде. Она почти задремала, когда появилась Катриона, а точнее ее платье, потому что именно платье и провокационное декольте, Рене увидала в первую очередь, когда открыла осоловелые глаза.
«И почему он на ней не женится?» - пронеслось в голове стремительным галопом. Перестук копыт этой мысли еще отдавался удаляющимся эхом, когда Рене наконец-то подняла глаза с полушарий пышной груди на лицо Катрионы и улыбнулась. Теперь она заметила не только ее саму, но угощение, которое она принесла, и заинтересованно принюхалась. Горячий шоколад пошел в топку первым и теперь Рене грелась еще и изнутри.
- Зачем? Ничего нового я тебе все равно не расскажу, - пожала она плечами, когда Катриона спросила про Лондон. - У меня все как всегда. К выставке почти пол года готовилась. Месяц назад открыли новый зал и сразу же почти все распродали, представляешь? Теперь Артур отбивается от заказчиков. Кажется, обнаженка снова в тренде. Хотя она всегда пользуется спросом так или иначе. Ее и рисовать приятнее, так что я не жалуюсь. А наругать меня стоит хотя бы потому, что так долго не приезжала, но тут и одна мама справится, как мне кажется.
Отставив в сторону кружку, Рене прижала колени к груди, подставила голову под заботливые руки Катрионы и на какое-то время замолчала, пока она мыла ей голову и говорила, говорила, говорила. Это были не сплетни, которыми ее засыпали миссис Грубер со своей престарелой подругой еще на пароходе, это был один сплошной, текучий, как подогретая карамель поток повествования, сглаживаюший острые края свершившихся фактов и громких происшествий. Всего лишь год прошел, меньше даже, а сколько всего, оказывается, случилось. Она рассеянно слушала грудной женский голос, немного подсевший из-за влажного пара, витающего в воздухе, наблюдала из-под ресниц, как колыхаются едва прикрытые тканью платья груди Катрионы, отзываясь на каждое движение ее рук. Ложбинка между ними влажно поблескивала от влаги и Рене медитировала на нее, думая про себя о том, какие краски следовало бы смешать, чтобы отобразить на холсте этот эффект. Очень завораживающий. Только теплые оттенки, определенно, потому что сама Катриона была теплой не только на вид, но и на слух. Наверное, поэтому, когда ее тон вдруг изменился, Рене тут же открыла глаза и уставилась на нее снизу вверх. Гордон, Джейсон Гордон, она знала эту историю, помнила в мельчайших подробностях, хоть и была ребенком. С ее памятью это было несложно. Статьи в местной газетенке промелькнули перед глазами набором вырезок, слухи вереницей разобщенных потоков сплелись в одно и то, что она слышала от Джетро, когда он вернулся и узнал, что его школьный приятель в тюрьме. Рене вдруг отчетливо увидела перед собой женщину, которая отчаянно любит, но не может быть со своим человеком даже теперь, когда он вернулся и, казалось бы, все теперь позади. Как знакомо. И как это эгоистично - примерять на себя чужую боль, обнаруживать, что и у тебя имеется нечто подобное, и, отбрасывая чужое, требующее понимания и участия, ударяться в свое, забыв обо всем. Нет, свою боль она сегодня трогать не будет. Она не трогала ее почти год, пусть и дальше лежит на полочке до востребования.
Рене так ничего не ответила на слова Катрионы и, проводив взглядом эту рассеянную, погруженную в свои мысли женщину, уткнулась губами в прохладный бортик ванны. Кошка, сидящая на спинке кресла, на какой-то миг оторвала взгляд от дрыхнущего на подушке щенка и посмотрела на выглядывающую из ванны мокрую голову гостьи. Во взгляде усатой-полосатой читался какой-то неуловимый скепсис. Она словно молча вопрошала, мол, ты тоже из этих, страдающих по тому, что было и могло бы быть, но Рене уверенно ответила ей щурым взглядом, что не собирается страдать за компанию по былому. У нее уже созрел план. Кошка тоже сощурилась, как будто одобряя.
- Слушай, а ты не хочешь мне попозировать? - громко, чтобы хозяйка ее услышала, поинтересовалась Рене спустя какое-то время, когда уже выбралась из ванны и, ополоснувшись от пены и вытеревшись насухо, выбирала, во что бы облачиться. У Катрионы действительно был большой выбор одежды. Тут всего было полно, на любой вкус и цвет, но Рене очень понравилась большая вязаная кофта насыщенного цвета прелой вишни, больше похожая на платье с широким воротом. Когда она ее одела, он как-то сам собой соскользнул с одного плеча, так что один рукав пришлось подвернуть. Носки, которые явно вязала мама, довершили дело. Теперь ей было тепло, уютно и немного щекотно. Ей всегда нравилась крупная вязка, особенно эти пружинистые петли, которые в обычном состоянии кажутся очень плотными, но стоит чуть натянуть, как через них уже видно обнаженную кожу. Наверное, все таки нужно было надеть что-нибудь под них, хотя бы белье.
- У меня сейчас в разработке одна идея для выставки, кое-что уже готово, но мне не хватает женских образов. Ты бы подошла, - остановившись посреди комнаты с вазочкой конфет в руках, девушка поглощала их одну за другой и оглядывала обстановку, оценивая освещение. - Только позировать нужно обнаженной.

Кресло и искусственный свет от торшера? Нет, не то. Диван? Тоже не то. Рене повернулась к кровати и словно увидела всю композицию в живую. Белые простыни и такой же белый свет из окна, белые занавески и белый полог. Как морская пена. Венера. На ум сразу же пришла Венера, но не Боттичелли или Бугро, где богиня стоит в окружении ангелов и нимф, а Венера Кабанеля, возлежащая на волнах породившей ее стихии, как в колыбели. «Богиня, утопающая в молочном море, напоминает прелестную куртизанку, но сотворенную не из плоти и крови - это было бы вульгарно, - а сделанную из белого и розового марципана.» Пусть ее собственная Венера была как раз таки из плоти и крови, но тоже походила на изысканную сладость, как когда-то тонко подметил Золя. Не марципан, но белый шоколад, смешанный с клубничной массой, придающей ему розоватый оттенок.
Рене повернулась к Катрионе, с трудом сморгнув набросок, сделанный впопыхах в воображении, и улыбнулась, подставляя под ее руку вазочку с конфетами, которым уже нанесла значительный урон. Платье Катрионы по цвету напоминало клубничное желе, очень концентрированное и сладкое, такое обычно добавляют к сливочному пломбиру. Кому-то нравилось такое сопровождение, но Рене оно всегда казалось лишним, совсем как платье, одетое на Катрионе сейчас.
- Совсем-совсем обнаженной, - она кивнула и вскинула одну бровь. - А что? Смущаешься?
Насколько ей было известно, смущение Катрионе Стюарт было совершенно несвойственно, как и сомнения в том, чему уже был дан положительный ответ. Рене спрятала улыбку и снова воззрилась на кровать, прикидывая, как лучше всего разместить натурщицу. Против алкоголя она ничего не имела, иногда он был даже на пользу, тут главное не переборщить, чтобы зрение не подвело и руки не дрожали, но Катрионы это все равно не касалось. Пьяная натурщица... Было в этом что-то по-настоящему богемное.
Пока хозяйка хлопотала на кухне, спасая кексы, запах которых уже разливался по всей квартире, Рене взбила подушки на кровати и разложила их так, чтобы на них можно было расположиться со всеми удобствами и без риска отлежать себе что-нибудь. Она, конечно, не собиралась мариновать Катриону тут часами, но даже простые наброски требовали определенного количества времени, а ограничиваться одними только набросками Рене не собиралась. Больше такого шанса порисовать эту женщину у нее могло и не быть. Порывшись в сумке, она достала свой дорожный альбом для эскизов с заправленным за спираль мягким карандашом и быстро пролистала уже изрисованные листы. Карандашные зарисовки знакомых и друзей, чередовались с набросками случайных людей с улицы - простых прохожих, бездомных и даже проституток. В последний год Рене все чаще выходила на охоту за образами на улицу. На улице все было настоящим, особенно люди. По-настоящему уродливые и по-настоящему красивые, они были честны и бесхитростны, они не позировали, а просто жили. Для Лондона это было все равно что найти не ограненный алмаз среди речной кальки. В Северном Солуэе все было по-другому. В этих алмазных копях драгоценные камни мешались с простыми один к одному, и только приезжий, пресытившийся лицемерным однообразием камней большого города мог их оценить по достоинству.
Рене развернула альбом на чистой странице и сделала пометку в углу, проставив дату. Привычка, оставшаяся еще со студенческих лет. Бряцанье посуды и шелест ткани за спиной отвлекли ее от посторонних мыслей.
- Думаю, на кровати тебе будет удобнее всего, да и естественный свет... - она резко замолчала, потеряв нить разговора. Обнаженная Катриона в буквальном смысле лишала дара речи. Рене очень надеялась, что со стороны ее взгляд производит впечатление профессионального, а не голодного взгляда заскучавшей по качественному сексу бисексуалки, которую только что поманили десертом. Белый шоколад, она почти почувствовала его вкус на языке и почти ощутила едва различимую клубничную кислинку. Вот теперь ей точно следует выпить. Катриона снова скрылась на кухне, как была, голышом, а Рене припала к наполненному ею стакану и сделала глоток, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Только тепло, полыхнувшее где-то в желудке, когда она осушила стакан до дна, намекнуло о том, что это был совсем не фруктовый компотик. Поперхнувшись на выдохе, Рене закашлялась и не сразу отреагировала на предложение вернувшейся со льдом Катрионы должным образом, но не смогла сдержаться и не выказать некоторого удивления.
- Ты всем своим знакомым это предлагаешь или только мне так повезло?
Из раздраженного кашлем горла вырвался нервный и вместе с тем задорный смешок, однако Рене и не думала отказываться от возможности потрогать натуральную грудь такого выдающегося размера и формы. Вернув пустой стакан на столик, она подошла поближе, внимательно оглядывая Катриону с ног до головы не только как художник, но и как женщина, которая могла оценить чужую красоту по достоинству и которая могла ее воспеть не только в красках, но и в прикосновениях. Не каждый мужчина готов признать, что его восхищение женским бюстом продиктовано по большей части простой, если не сказать примитивной природной установкой. При виде женской груди в их склонном именно к примитивным процессам мозгу ярким светом вспыхивают простейшие сигналы - вот женщина, женщина с развитой грудью, это значит, что она сможет родить и выкормить твое потомство, бери ее, дерись за нее, неси в пещеру и обладай, обладай, обладай... За примером далеко ходить не надо, стоит только вспомнить братца и его вечно голодный взгляд, направленный при встрече с женщиной в первую очередь на грудь, а уж потом в глаза и зеркало души по совместительству. Глядя на Катриону, Рене понимала Джетро очень хорошо. Пусть ее примитивные установки были чуть сложнее стандартных, которыми руководствовался братец-натурал, но это не значило, что они работали с меньшей отдачей. Рене догадывалась, на что рассчитывала Катриона, делая столь провокационное предложение, все было видно по ее раскрасневшемуся от едва сдерживаемого веселья лицу. Но Рене так же знала, чего хотела сама, и с весельем это было связано лишь отчасти. Она посмотрела женщине в глаза спокойно, словно та была одета в глухое черное платье, целиком закрывающее ее восхитительное тело от непристойных взглядов.
- Знаешь, это ведь совсем по-другому, - подойдя совсем близко, Рене взяла альбом в одну руку и подняла освободившуюся ладонь на уровне груди Катрионы, не касаясь, но согревая воздух над бледноватой кожей нежного молочного оттенка. - Когда тебя трогает женщина, я хотела сказать. Это совсем по-другому по ощущениям. Мужчины трогают, чтобы насладиться самим, чтобы наполнить свою ладонь со всей присущей им жадностью, чтобы схватить, смять в пальцах, показать, что это теперь принадлежит ему и никому больше. Они любят обладать, этого у них не отнимешь, это в их природе. Женщины трогают иначе.
Пальцы наконец-то коснулись кожи, но лишь слегка, задевая подушечками нежный пушок и заставляя кожу реагировать зябкими мурашками. Такая нежная и гладкая, мысленно Рене уже намешивала краски, чтобы передать этот оттенок, показать его прозрачность и розоватый свет, исходящий изнутри. Она провела самыми кончиками по плавной линии от подмышечной впадины вниз под самую грудь, потом развернула ладонь и накрыла ею насторожившийся от ее действий сосок, после чего слегка сжала пальцами мягкую плоть, приподнимая грудь.
- Нам важно не только прикосновение, но и отдача, - заметно подсевшим голосом закончила она свою мысль, неотрывно глядя Катрионе в глаза, и после небольшой паузы убрала руку и как ни в чем не бывало улыбнулась. - Если не передумала, то ложись на кровать, словно загораешь или просто отдыхаешь. Главное, чтобы тебе было удобно. Мне нужна естественная поза.
Развернув кресло в сторону кровати, Рене устроилась в нем, поджав под себя ноги, и стала ждать, когда натурщица займет свое место. Во рту было сухо как пустыне Сахара, ее собственные напряженные соски, соприкасающиеся со свитером сладко ныли, но Рене уже давно научилась скрывать от посторонних глаз свое взбудораженное состояние.

Виски не помогал, от него становилось только жарче, но Рене продолжала упорно цедить крепкий напиток из бокала, заедая его конфетами, пока Катриона устраивалась на своей кровати. Она не смотрела на нее, изо всех сил делая вид, что сосредоточена на щенке, который со свистом сопел на подушке рядом с креслом и потешно кряхтел, потягиваясь, когда она почесывала ему за ухом. Вот у кого никаких забот не может быть в принципе. Отогрелся, поел и завалился дрыхнуть, чтобы потом проснуться и потребовать, чтобы его вывели на улицу и еще раз покормили чем-нибудь вкусным. И никаких опасливых мыслей, никакой тревоги и никакого ощущения, что ходишь по краю и вот-вот оступишься и все испортишь, испугаешь человека, который так нравится, отвратишь от себя в мгновение ока и уже навсегда. Конечно, Рене не думала, что стоит ей проявить инициативу, как ее тут же выставят за дверь. Не таким человеком была Катриона. Но Рене не хотелось портить то теплое и уютное, что поселилось сейчас в этой крохотной квартирке, вместе с запахом свежеиспеченных кексов, шоколада и дыма сигарет. Фантомный, как предчувствие или даже смутное обещание, он щекотал ее нос, хотя Катриона еще даже не закурила. Холостые щелчки зажигалки заставили Рене поднять глаза и посмотреть на расположившуюся в белоснежных простынях женщину. Она словно таяла в этой снежной пене, медленно и неуловимо, тихо нашептывая шелестом кожи о ткань. «Рисуй меня. Рисуй, пока я не растаяла.» Карандаш в руке слегка дрогнул, но уже в следующий момент уверенно забегал по белому листу. Запомнить и перенести воспоминание на бумагу, это одно. Память ущербна и неидеальна, даже такая неординарная, как у Рене. Это все равно что сделать снимок и уже по нему рисовать. Это совсем другое, не то же самое, что переносить на бумагу то, что видишь прямо сейчас. То, что можно подойти и потрогать, то, что дышит и источает тепло, которое ты можешь почувствовать, стоит только позволить себе чуть больше, чем просто смотреть. Но Рене упорно продолжала только смотреть, оглаживая взглядом бархатную кожу живота Катрионы, едва заметный росчерк шрама внизу и плавную линию бедра, присыпанную сахарной пудрой света из окна. Такая же сдоба сияла на округлостях ее груди, едва уловимо подрагивающей, когда женщина говорила. Целовалась, значит, с девчонкой. Рене мягко улыбнулась, не прерывая своего занятия, но в груди как будто расцвела вспышками череда фейерверков. А вдруг!
- Не беспокойся, я всегда рисую только то, что вижу сама, а не то, что мне показывают, - заверила она свою музу, которой наконец-то удалось справиться с несговорчивой зажигалкой и закурить. С тихим шелестом она перелистнула страницу и снова зачиркала карандашом, шурша ребром ладони по шероховатой бумаге. Она всегда рисовала быстро, стараясь уловить и запечатлеть конкретный момент, и сейчас она сосредоточилась на лице Катрионы, на ее глазах, блаженно прикрытых, и на ее губах, распахнутых, как крылья яркой бабочки, выдыхающих ароматный дым и снова мягко обнимающих сигариллу. Рене сощурилась, представляя, какие они мягкие и как могут упруго поддаваться под прикосновением пальцем, как могут сминаться, когда их целуешь,без разницы как именно, мягко и нежно или требовательно и жадно.
Карандаш источился, и Рене пришлось прерваться, чтобы встать и достать из сумки новый. Заточить этот она сможет и после. Драгоценные минуты тлели, как пепел, и взмывали к потолку вместе с дымом. Очень быстро.
- Целовалась, - Рене кивнула, подтверждая очевидный на ее взгляд факт, и снова устроилась в кресле, забравшись в него с ногами. - Но это было по-другому. Не на спор, не ради смеха и не для того, чтобы кого-то подразнить. И поцелуями мы, конечно же, не ограничились. Это было нужно нам обеим. Понимаешь?
Она подняла взгляд с альбома и посмотрела Катрионе в глаза, гадая, а нужно ли это ей. В своей нужде она не сомневалась. Все ее отношения с женщинами, да и с теми немногими мужчинами, с которыми ее сводила судьба, были ничем иным как попыткой забыться, не чувствовать то, что уже давно и основательно поселилось в груди и неустанно болело, напоминая о себе мучительными обострениями каждый раз, когда она думала о том, что больше никогда не сможет полюбить так, как уже любила однажды и продолжала любить несмотря ни на что. Говорят, первая любовь самая запоминающаяся. Она может пройти, ее можно перерасти или заменить другой, более сильной и зрелой. Но забыть ее не получится никогда, потому что когда любишь в первый раз, тебе кажется, что это будет длиться вечно. Наивное, откровенно детское заблуждение, в которое веришь, как в Санта Клауса, пока однажды не понимаешь, что это лишь иллюзия. Наверное, Рене могла считать себя везунчиком, раз ее первая любовь так и осталась единственной. Что бы она не делала, как бы не пыталась вытравить из себя это чувство, выскоблить его как нежеланное дитя, ничего не получалось. Может быть она и не старалась, кто знает, но теперь это было частью ее и она жила с этим, хранила это чувство как великую драгоценность, потому что на большее не смела и надеяться.
- А ты? Тебе никогда не хотелось... ну, попробовать с девушкой? - перевернув очередную страницу, Рене посмотрела на Катриону и поняла, что больше не хочет рисовать, не может. Во рту поселился стойкий привкус шоколада, который не мог согнать даже виски, и ей хотелось прибавить к этому букету еще и горечь вишни, которую с таким наслаждением смаковала Катриона. Поднявшись с кресла с альбомом в руках, Рене подошла к кровати, окутанной вишневым дымом, как пологом из тонкой невесомой органзы, и опустилась на самый край, поджав под себя ногу. Какое-то время она смотрела на женщину сверху вниз, изучая ставшие вблизи такими четкими и очевидными линии усталости, которые на расстоянии лишь смутно угадывались, а потом протянула обнаженной женщине разворот с изображением ее лица.
- Это то, что я увидела, - Рене умыкнула сигариллу из тонких пальцев Катрионы и, уперевшись рукой в кровать, слегка откинулась назад, выдыхая терпкий дым. - Какая она, скажи?

Что-то вроде этой растерянности, щедро приправленной искренним удивлением и совсем немного страхом, Рене и ожидала увидеть на лице Катрионы, когда та посмотрела на ее рисунок. Люди всегда так реагируют, когда видят себя со стороны. Не просто попавшееся на глаза мимолетное отражение в зеркале, стекле витрины или водной глади и даже не моментальный снимок, случайно сделанный каким-нибудь уличным фотографом, болтающимся в толпе туристов в надежде на легкий и быстрый заработок, а самый настоящий рисунок, созданный буквально только что и еще совсем теплый после трения карандашного грифеля о бумагу. А когда тебя рисует кто-то, кто может «видеть» вот так, прощупывая одними глазами твою израненную душу под толщей привычных оболочек, таких обманчивых и таких безопасных, - это всегда опасно. Он может увидеть много чего такого, чего ты сам в себе, если и чувствуешь, то едва ли когда-нибудь признаешь. А еще это всегда внезапно, потому что уверенность в том, что все потаенное надежно скрыто ото всех и заперто на тяжелый амбарный замок, куда сильнее, чем сама скрытность и любые гипотетические замки и запоры. Поэтому Рене никогда не рисовала и никому не позволяла рисовать себя. И поэтому она на короткий миг почти испугалась, когда поняла, что глядя на Катриону, разглядывающую свое изображение, видит не только ее, такую красивую и пугающе роскошную во всем этом белом великолепии смятых простыней, но и себя тоже. Одинокую и несчастную женщину с разбитым вдребезги сердцем, которая лелеет свою боль годами, потому что больше у нее ничего не осталось. Нет, даже не так. Потому что больше ей ничего в этой жизни не хочется.
Сердце вдруг сбилось с ритма и, переждав в оцепенении несколько слишком долгих и тревожных секунд, вновь забилось в грудной клетке, как пойманная птица, так же быстро и беспомощно буквально до отчаяния. От случайного прикосновения Катрионы к руке по всему телу побежали целые табуны мурашек. Рене понадобилось все ее самообладание, чтобы не отдернуть руку, а спокойно взять альбом и положить его рядом с собой на кровать, в опасной близости от пепельницы. Почти сразу же она передумала и переложила альбом на пол. Там у него было меньше шансов получить ожоги или разводы от пепла, который так и норовил просыпаться прежде, чем Рене успевала его стряхнуть в пепельницу.
- Ты очень красивая, - улыбнулась она, выдыхая дым, и подняла глаза на Катриону, словно напоминая, что женщина, о которой та только что говорила как о какой-то незнакомке, это она и есть. Она прекрасно понимала ее желание абстрагироваться от собственного изображения, но вместе с тем отказывалась принимать его во внимание. Ведь она по прежнему «видела» эту женщину, чувствовала ее тепло и различала запах, робко пробивающийся сквозь терпкий сигаретный дым. По рту скопилась слюна, и Рене сглотнула ее, отвечая на беззастенчивый взгляд Катрионы. Она не просто смотрела, скорее уж рассматривала, изучала и... любовалась. Рене уже не сомневалась в том, что заронила в ней семя сомнения и любопытства, с такой легкостью поделившись тем, что скрывала от своих родных кроме, разве что, брата, но она не думала, что это семя так быстро прорастет и так бурно наберет цвет. И тем не менее она не отводила взгляда, любуясь Катрионой и впитывая ее волнующий все ее существо интерес всей коже. Потому что это было то самое, что ей сейчас было сейчас просто необходимо. Теперь она не боялась ошибиться. Она смотрела на обнаженную женщину, раскинувшуюся перед ней подобно разомлевшей на солнцепеке кошке, и ждала, когда концентрация возбуждения перевалит через критическую отметку. Дым вился перед ее лицом, заполняя пространство между ними, сиреневой завесой, которая с готовностью расступилась, когда Катриона приподнялась и приблизилась к ней. Недостаточно, подумала Рене, с жадностью вдыхая волну сладкого дурмана, исходящего от этой женщины. Шоколад, ваниль, вишня и еще что-то такое, от чего Рене невольно облизывала губы, словно предвкушая. Зрачки расширились так, что почти целиком скрыли радужку. Катриона игралась с дымом, все больше и больше уподобляясь кошке, и пальцы руки, которой Рене упиралась в покрывало, невольно сжались от желания погладить эту хищницу против шерсти и схватить за загривок. Оцарапает или нашипит? А может замурлыкает? Ведь все может быть.
- Я уже давно не малышка, - хриплым от волнения голосом напомнила она Катрионе и качнулась вперед, когда она прикрыла глаза. Теперь их лица были совсем близко, но по-прежнему недостаточно. Рене слушала ее голос, едва ли улавливая смысл слов, смотрела в серые до ртутной серебристости глаза и уже не думала об осторожности. Пусть перед ней была подруга ее брата и пусть у них что-то там было или могло бы быть в будущем, Рене хотела ее прямо сейчас. Хотела попробовать ее, вкусить во всех смыслах и испить до самого дна вместе со всей ее болью и одиночеством. Хотела смешать ее боль со своей, создать что-то совершенно новое и умыться этим живительным эликсиром. Это было нужно им обеим.
Осторожно протянув руку, Рене коснулась губ Катрионы пальцами, между которыми все еще был зажат окурок лениво тлеющей сигареты. Мягкая, как будто припухшая розовая плоть, чуть влажноватая и словно мерцающая в перламутровом свете пасмурного дня, она упруго поддалась, сминаясь, и легко впустила подушечки пальцев внутрь, прямо во влажное тепло ее рта. Сердце ухнуло, как будто напоминая о своем существовании, и Рене решила больше не сдерживаться. Она поддалась вперед и накрыла ее губы своими, обнимая лицо ладонями, словно боялась, что женщина может отстраниться от нее или, что еще хуже, оттолкнуть. По сравнению с ее языком, обожженным сигаретным дымом и недавним глотком виски, рот Катрионы показался прохладным, как глоток родниковой воды в жаркий день. Но жажда, одолевающая Рене, была совершенно иной, одним поцелуем ее было не утолить, и девушка надеялась, что они обе это понимают, потому что остановиться она уже не могла. С неожиданной для самой себя наглостью, она проникла языком еще глубже, заигрывая с чужим языком, провоцируя и уже даже не намекая, а требуя ответной реакции, а потом вдруг резко навалилась на Катриону всем телом, опрокидывая ее на простыни. Кровать колыхнулась под ними, едва слышно скрипнув. Поцелуй прервался, и между их ртами заклубилось их горячее дыхание. Рене отстранилась на достаточное расстояние, чтобы заглянуть Катрионе в глаза, и облизнула гудящие от прилившей крови губы.
- Ты же понимаешь, что это далеко не все?
Не разрывая зрительного контакта, она затушила окурок в пепельнице и скользнула пальцами по вздымающейся пышной груди женщины вниз, к ее животу и еще ниже, туда где было горячо и влажно. Рене шумно задышала, когда ее пальцы проникли еще глубже, задевая самые чувствительные точки женского организма, и опасно полыхнула глазами. От запаха Катрионы, наконец-то ставшего ведущим в окружающем их дурмане, у нее кружилась голова, а внизу живота сворачивалась горячая воронка.

Отредактировано Rene Kenzie (2017-04-10 19:22:45)

С того самого момента, как Рене проснулась среди ночи, чтобы выгулять щенка на улицу, дабы по утру не пришлось бегать по всей квартире с тряпкой, устраняя оставленные им за ночь недоразумения, она не переставала думать о том, что произошло между ней и Катрионой. Даже когда она, промерзнув на улице с сигаретой в зубах несколько минут, пока щен делал свои важные дела, наконец-то вернулась в квартиру и снова забралась в постель, ее не оставляло ощущение нереальности происходящего. Это было, она не сомневалась в том, что это действительно было. Сохранившее память о чужих прикосновениях тело настойчиво уверяло ее в этом. Рене просто не могла поверить, что женщина, которая всегда была для нее чем-то недосягаемым и неприкосновенным, почти как знаменитая Джоконда в Лувре, все таки раскрылась перед ней, да еще и с такой готовностью. От голодных поцелуев Катрионы у нее до сих пор горела кожа, а эхо ее стонов и выкриков в моменты особо острого удовольствия все еще звенело в ушах. Такая неопытная, но такая ненасытная, эта женщина оказалась очень способной ученицей. Ее энтузиазма хватило бы на полноценный класс новоиспеченных бисексуалок, но все это каким-то образом уместилось в ней одной, пусть и выливаясь через край, болезненной жадностью.
Рене юркнула под одеяло и прижалась к мягкому телу спящей Катрионы, обнимая ее руками и втискиваясь лицом в ложбинку между ее грудей, где было особенно тепло и сладко. Джетро был прав - грудь у нее и правда божественная. При мысли о брате, готовый утянуть ее в свои глубины сон вдруг настороженно отступил, и она снова задумалась. Не зная, насколько далеко зашла их несомненно крепкая и не лишенная определенного сексуального подтекста дружба, Рене, тем не менее, не могла не предполагать возможность того, что когда-нибудь Катриона и ее брат будут вместе. Джет и сам не раз говорил, что из всех женщин на острове только на Катрионе Стюарт он готов жениться хоть прямо сейчас. Это могла быть как и довольно рискованная шутка, так и вполне серьезное заявление. Рене знала брата давно и, наверное, лучше, чем кто бы то ни было, но даже этого было недостаточно, чтобы говорить наверняка, шутил он тогда или говорил всерьез. И точно так же она не могла знать, как он отреагирует, когда узнает. А он ведь узнает, она сама ему скажет, потому что так они договорились. Она всегда была в курсе его женщин, а он в курсе ее партнеров, какого бы пола они ни были. В одном она была уверена на все сто - торопиться с исповедью ей совершенно не хотелось, как и возвращаться домой.
Возможно поэтому она так затянула с утренними гигиеническими процедурами и пришла на кухню, когда Катриона уже во всю варила кофе. Облаченная в халат, как в броню, она стояла спиной и колдовала над туркой, как ведьма над котелком со своим зельем. От запахов, заполнивших небольшое пространство кухни, рот наполнялся тягучей слюной, но это была ерунда по сравнению с теми вязкими как патока мыслями, что наполняли голову, когда Рене улавливала запах самой Катрионы. Она так и осталась стоять в проеме со скрещенными на груди руками, подперев косяк и прекрасно при этом осознавая, что копирует манеру брата. Она тоже была одета. Вчерашние шорты высохли и теперь выглядывали из-под помятой майки, которую она нашла на дне свой сумки. Она даже лифчик одела, чтобы не смущать Катриону своими торчащими сосками. Как глупо было теперь надеяться, что такая незначительная преграда как одежда помешает им продолжить в том же духе. Рене и не надеялась. Она все утро надеялась только на одно - что ей разрешат остаться здесь еще немного, хотя бы до вечера или может быть даже до завтрашнего утра. Было бы здорово провести с Катрионой еще один день. Они точно найдут чем заняться.
- А что, есть какие-то конкретные предложения? -  с трудом сохраняя самообладание, но внутренне радостно поскуливая, совсем как болтающийся тут же под ногами щенок, спросила она. Ответа не последовало. Турка загремела на пол, расплескивая остатки кофе и пачкая все вокруг темной кофейной гущей, а Катриона, так и не повернувшись, склонилась, чтобы все это убрать. Ее движения показались Рене какими-то скованными и неуклюжими, совсем не походящими на те, которыми она с таким удовольствием любовалась вчера. Куда подевалась та грациозная кошачья ленца, с которой эта женщина передвигалась по собственной квартире, как по обширным владениям дикой хищницы? Только когда Катриона в очередной раз уронила слишком горячую турку на пол, до Рене дошло, в чем дело, и внутри все сжалось от смутной тревоги и щемящей нежности к этой женщине. Она метнулась к ней, шикнула на щенка, который уже полез любопытным носом к валяющейся на полу турке, и, заставив Катриону выпрямится, развернула к мойке. Упругая струя холодной воды хлынула на ее обожженные руки, охлаждая и успокаивая раздраженную кожу.
- Я даже знаю, куда мы можем поехать, - мурлыкнула Рене ей на ухо, прижимаясь к ней со спины и обнимая с обеих сторон руками. - У Джетро есть дом на озере. Он не говорил? Они с Заком его специально построили, чтобы отдыхать там время от времени. Охотиться, рыбачить и просто пить пиво. Там тихо и спокойно, есть камин и даже медвежья шкура. Там можно купаться в озере голышом, а потом греться у костра. Там нам никто не помешает.
Их пальцы снова и снова переплетались под потоком воды, пока Рене выговаривала все это Катрионе на ухо, то и дело прихватывая губами мягкую мочку и касаясь языком нежной кожи. Можно было просто сказать ей, что она чувствует то же самое, что тоже хочет провести с ней столько времени, сколько вообще возможно, но это было бы слишком просто. Рене уверяла ее в собственных чувствах и намерениях на языке тела, обнимая, прижимаясь к ней и протискиваясь коленом между бедер, чтобы их близость была не только очевидна, но и ощутима физически. Она даже решилась на шалость и, зацепив пальцами края ее натянутого на груди халата, оттянула ткань в сторону и выпустила на свободу тяжелые и горячие после ледяной воды груди. Ее холодные и мокрые пальцы ласкали затвердевшие соски до тех пор, пока Рене не добилась своего и не услышала, как Катриона стонет. От одного звука ее голоса, идущего из самой глубины, хотелось забыть обо всем и обо всех. На озере они смогут делать все, что им заблагорассудится, и так громко как они только захотят.
- Собирайся, - стиснув напоследок чужую грудь, Рене ткнулась пересохшими от возбуждения губами в шею Катрионы и отстранилась. - Нужно только кое-что прикупить в дорогу. Я быстро.
Она прошлепала босыми ступнями к своей сумке, так и оставшейся лежать на полу у стены, а потом, уже обутая и в накинутой на плечи кофте, протопала к двери. Щенок закосолапил следом за ней, по-видимому решив, что все эти манипуляции, предполагающие выход на улицу, затеяны только ради него одного. Рене не возражала против такой компании и взяла его с собой, оставив Катриону собираться в дорогу в одиночестве.

Перебирая пальцами ручки пакета, одного единственного, но достаточно вместительного, чтобы запихнуть туда все покупки разом, Рене прикидывала в уме все варианты развития событий и пыталась понять, что еще могло бы им пригодиться в поездке. Все необходимое она уже взяла. Свечи, спички, туалетная бумага и влажные салфетки, спрей от комаров, кое-что из еды, которую можно с легкостью приготовить на открытом огне, на костре, например, или в том же камине, немного легкого алкоголя на вечер и, конечно же, сухой корм для щенка. Рене подозревала, что Джетро переведет его на натуралку, как только получит этот презент под полную свою опеку, но, пока этого не случилось, корм был просто необходим. Специальный для щенков найти в небольшой бакалее на той же улице, где жила Катриона, не удалось, тут куда большим спросом пользовался кошачий корм всех видов, но было кое-что и для собак мелких пород. Питбуль к таковым, может, и не относился, но в параметры в силу детского возраста пока вполне вписывался Бутылку молока она тоже взяла. Так, на всякий случай.
- Не балуйся! - строго наказала она неугомонному щенку, который кружил под ногами, пока она перебирала покупки, застыв посреди тротуара. До дома Катрионы оставалось буквально несколько шагов. Она могла бы дойти до него и провести полную ревизию там, на уютной кухоньке, но ей все казалось, что она что-то забыла, а здесь, на пол пути у нее еще был шанс вернуться и докупить. Как будто нельзя было сходить туда еще раз или просто заехать по пути из города. Конечно можно было, но Рене уже не терпелось сесть на мотоцикл, без лишних остановок добраться до озера и остаться уже наконец с Катрионой наедине. По-настоящему наедине, без соседей за стенкой, без случайных прохожих и просто других людей. Чтобы как минимум на милю вокруг не было никого, кто мог бы их услышать, увидеть и осудить за то, как они друг на друга смотрят, как трогают невзначай и как целуются невпопад, просто потому что вдруг захотелось.
- Ты серьезно? - она так и обомлела, когда подойдя, наконец-то, к дому Катрионы столкнулась с ней буквально на крыльце и внезапно получила ключи от мотоцикла. - В смысле, я могу, конечно, кое-какой опыт есть, но... - она застопорилась, перебирая в руках ключи на тяжелом брелоке и не зная как отреагировать на оказанное доверие, а потом, обдумав все, криво усмехнулась. - Встречалась я как-то с одним байкером. Седлать его мотоцикл было куда приятнее, чем его самого.
Распихивая покупки по кофрам мотоцикла, Рене уже предвкушала поездку, закусив губу, словно собиралась откусить кусочек чего-то очень вкусного, но очень редкого, когда Катриона задала вопрос, который, наверное, беспокоил ее с самого утра, если не со вчерашнего дня. Она так мило засмущалась, что Рене не удержалась и рассмеялась, вторя заразительному смеху этой удивительной женщины, которая переживала о том, о чем и переживать-то не стоило. Но откуда ей знать все тонкости их с Джетро взаимоотношений. Рене и сама иногда удивлялась тому, во что превратилась их первоначальная детская неприязнь, граничившая с самой настоящей враждой.
- Мой брат знает обо мне все, - просто ответила она и покачала головой. - И я сама ему расскажу, когда вернемся, хорошо? - убедившись, что все надежно упаковано и закреплено, Рене подхватила щенка на руки и всучила Катрионе, пристроив его любопытный мокрый нос между ее грудей, так аппетитно выпирающих из декольте ее платья. - Держи крепко.
Она позволила себе легко скользнуть рукой по крутому бедру женщины, прежде чем оседлать ее железного коня и сосредоточить все свое внимание на инструкциях. Прикосновения рук Катрионы одновременно и отвлекали и в то же время вселяли уверенность, что все у нее получится. Опыт у нее может и был, но такой смехотворный, что о нем не стоило и вспоминать. Чрезмерное напряжение, поселившееся в руках, обещало вылиться в боль, как после основательной тренировки, но Рене была готова к этому, только Катриона продолжала звонко заливаться у нее за спиной, поглаживая и трогая ее своими волшебными руками, упруго прижимаясь своей грудью к ее напряженным лопаткам и горячо дыша в шею. Рене попискивала на особо ухабистых участках дороги и временами взонко взвизгивала, когда мотоцикл как будто вспоминал о своем норове и не слушался, но так или иначе снова начинала смеяться, подхватывая веселье сидящей у нее за спиной сумасшедшей ведьмы, которая усадила ее на этого зверя.
- Нет, я смогу! Я довезу нас прямо до озера! - уверенно прокричала она в ответ, сбавляя скорость на проселочной дороге, петляющей в лесу, как звериная тропа. И когда впереди показалась золотистая от лучей солнца водная гладь так и взвизгнула, чуть подскочив на сидении от восторга. - Я же говорила!
Задница, да и все тело все еще вибрировало, когда она слезла с мотоцикла. Они остановились рядом с небольшим двухэтажным домиком, который возвышался на самом берегу озера и почти нависал над его поверхностью, выдаваясь вперед крытой верандой на уходящих в воду сваях. После громкого рыка, окружающая лесная тишина показалась такой всепоглощающей, что на короткое мгновение девушке показалось, что она оглохла. Одеревеневшее с непривычки тело, неохотно возвращалось в прямоходящий режим, но Рене не обращала на это внимания. Она напала на Катриону, едва та отпустила щенка побегать, и прижалась к ней всем телом. Восторженный поцелуй обжог чужие губы, окрасил их в такой яркий красный цвет, что Рене потом еще какое-то время после поцелуя их просто разглядывала, придерживая ладошками лицо Катрионы, горячо дыша и касаясь вспухшей от ее жадности плоти большими пальцами. Они были совершенно одни. Наконец-то. От открывшихся возможностей и вседозволенности кружилась голова. Рене снова припала к ее губам, но этому поцелую было суждено стать мимолетным, кусающим и обещающим много чего такого, чего Катриона еще не успела испытать.
- Хочу искупаться.
Рене сорвалась с места и бросилась почти вприпрыжку к озеру, затопала ногами по добротно сколоченному деревянному языку причала, на ходу скидывая с себя одежду, и почти сразу же, не сбавляя скорости, вонзилась в гладкую поверхность озера тонкой обнаженной стрелой. Холодная, не прогревшаяся еще толком, но такая ласковая, вода обволакивала ее тело, смывая с него дорожную пыль и остатки скованности после заезда по солуэйским дорогам. Рене почти достигла дна и, оттолкнувшись от какого-то подвернувшегося под ногу камня, вынырнула на поверхность и поплыла обратно к причалу. Сердце в груди колотилось как ненормальное. Она отфыркивалась от воды и волос, прилипших к лицу, шее и груди, дрожала от всплеска адреналина и улыбалась при этом как буйная сумасшедшая, которую наконец-то вывели на прогулку.
- Иди ко мне, - позвала она Катриону, когда добралась до причала и, схватившись за его край, чуть откинулась назад, смачивая волосы и оставляя их за спиной. - Хотя бы ноги помочи, ну же. Просто сядь сюда, - похлопав мокрыми ладошками по шероховатым доскам, Рене облизнула губы и посмотрела на подругу неуловимо потяжелевшим взглядом. - Сядь и раздвинь коленки.

Штормовой остров всегда так на нее действовал. Пробуждал что-то древнее, заложенное еще далекими предками пиктами, которые обитали на территории Шотландии в стародавние времена, когда даже этот крохотный островок, затерявшийся посреди Северного моря казался бескрайним и просторным для тех, кто волею судьбы на него попадал. И это древнее, дикое и почти примитивное буйство выжигало рисунком вен под кожей некие древние письмена, наверняка какие-нибудь опасные заклятия, когда она оказывалась здесь, в окружении почти нетронутой природы и прозрачного воздуха. Именно здесь в ней вскипало вдохновение, которое она отчаянно выплескивала на холсты, возвращаясь в Лондон, и именно здесь жили люди, которые ее вдохновляли. Один такой человек сейчас приближался к ней, расставаясь по пути со всем ненужным. Сапоги, пояс с сумкой, оставалось только платье. Оно колыхалось на ветру, то обтягивая крутой изгиб женских бедер, то надуваясь парусом и открывая взору белую кожу. Рене ласкала взглядом каждый обнажающийся в такие моменты сантиметр, ожесточенно кусала губы в предвкушении и ждала, когда Катриона подойдет достаточно близко, чтобы можно было без помех прикоснуться к ней, снять остатки одежды и расцеловать все ее восхитительное тело от белой шеи и налитых грудей, так волнующе покачивающихся при каждом ее шаге, до ярко-красных ноготков на крошечных пальцах ног. Неконтролируемое и не совсем нормальное желание обладать этой женщиной целиком, настораживало и в то же повергало Рене в восторженный трепет. Так сильно она хотела только одного человека, мужчину, который был первым в ее жизни и в какой-то мере единственным в своем роде. До сих пор она не думала, что может почувствовать нечто подобное к кому-то еще. Может быть виной всему был адреналин, который все еще кипел в ее венах, взбудораженный поездкой на мотоцикле и купанием в холодной озерной воде. Может быть это пройдет и останется лишь приятным воспоминанием об этих волшебных мгновениях. Может быть... Но сейчас Рене чувствовала то, что чувствовала, и это было настолько просто и понятно, что ее не одолевали сомнения. Все, что происходило здесь и сейчас, было единственно правильным. Именно так она должна была провести этот день, именно здесь и именно с ней, с этой невероятной женщиной, каждое движение которой отзывалось волнами нестерпимого жара, прокатывающегося по телу. Казалось, еще немного и обнимающее ее со всем сторон своими прохладными объятиями озеро вскипит от температуры, которую источало тело Рене, возбуждающееся по мере приближения Катрионы все сильнее и сильнее.
- Ты еще многого обо мне не знаешь, - прохрипела девушка внезапно севшим голосом. Колыхаясь на воде у самой кромки причала как живой поплавок, она тяжело дышала и жмурилась от слепящего сияния белой ткани на солнце. Едва Катриона уселась на краю причала, она устроилась между ее колен, поглаживая обнажившиеся, гладкие бедра руками. После прохладной воды, кожа Катрионы казалась почти горячей и упругой, как свежевыпеченный бисквит, едва вынутый из духовки. И пахла она так же вкусно. Во рту скопилась слюна. Рене сглотнула и потерлась о внутреннюю сторону чужих бедер своей мокрой кожей.
- Снимай, пока я его тебе не намочила, - прозвучало почти как угроза. Рене уже не терпелось обнять ее, прильнуть к ее мягкому обнаженному телу и утянуть за собой в воду, но это чертово платье... От нетерпения сводило низ живота, а когда Катриона прогнулась, уперевшись в причал локтями, чтобы дотянуться и расстегнуть злополучные крючки на спине, Рене и вовсе застонала. - Да ты издеваешься.
Грудь с задорно выпирающими под тканью сосками, уставилась в небо, подрагивая от напряжения. Девушка была так поглощена этим зрелищем, что упустила тот момент, когда нога Катрионы скользнув под водой по бедру, протиснулась ей между ног. Рене перетряхнуло, она закусила губу, чтобы не застонать в голос, но непроизвольно потерлась о чужую ногу, пропуская крохотные пальцы в тепло своего тела. Ждать больше не было сил.
- Давай помогу.
Рене уперлась руками в самый край причала по обе стороны от бедер Катрионы и, подтянувшись, выбралась из воды и уперлась коленками в доски между ее ног. С нее потоком потекла вода и сарафан все равно намок, но не так сильно, как мог бы. Склонившись, Рене нависла над Катрионой, продолжающей упираться локтями в причал, и потянулась руками ей за спину. Пальцы проворно расправлялись с коварными крючками, расстегивая их один за другим, пока сама девушка рассматривала раскрасневшееся лицо подруги, которое было так близко, что удержаться было просто невозможно. Холодные капли озерной воды срывались с ее ресниц и падали на щеки Катрионы, стекали по коже, оставляя влажные дорожки, и Рене ловила их губами, смазывала и пробовала на вкус вместе с теплом ее кожи.
Когда последний крючок был побежден, а платье снято и отброшено в сторону, подальше от воды и мокрой, как только что выловленная русалка, девицы, Рене накрыла теплое и мягкое тело Катрионы своим, прохладным и мокрым после купания, и принялась самозабвенно выцеловывать и выкусывать на ней известные только древним заклинания. Она уже забыла о том, что хотела окунуть эту женщину в озеро и посмотреть на то, какая она в мокром виде. Она ее просто хотела. Остальное ведь может и подождать. Жадные, почти голодные поцелуи обрушились непрерывным потоком на груди Катрионы. Рене обнимала упругие всхолмия ладонями, сминала их пальцами, оставляя на коже белые отпечатки, сводила из вместе, чтобы иметь возможность одновременно обхватить губами оба закаменевших от возбуждения соска, а когда наигралась с ними вдоволь, искусав до насыщенного вишневого оттенка, опустилась ниже. Подрагивающий живот, трогательный пупок и бледный росчерк шрама в самом низу... Ничто не осталось без ее внимания.
- Хочу, чтобы ты кричала, - не своим голосом произнесла Рене когда, избавив Катриону от кружева белья, замерла между ее широко разведенных бедер и подняла на женщину потемневшие до черноты глаза. - Здесь можно.
Ее одурманивающий запах, ее жар, ее вкус - от всего этого Рене теряла голову. Закинув ноги Катрионы себе на плечи, она обнимала ее за бедра, балансируя на коленях на самом краю причала, и целовала сладкую расщелину между ее ног, то приникая языком в самую глубину, то порхая им на поверхности. Она могла бы кончить прямо так, не трогая себя руками и только доставляя удовольствие этой женщине, чьи стоны и короткие выкрики прокатывались рябью по зеркальной глади озера и звенели многогранным эхом где-то далеко в окружающем их лесу. Но Рене хотелось большего. Ее ласки стали еще настойчивее и еще наглее, доводя свои и чужие ощущения до почти бритвенной, жалящей сладкой болью остроты. Ей хотелось, чтобы Катриона сошла с ума вместе с ней и больше никогда уже не стала прежней.

Отредактировано Rene Kenzie (2017-06-06 19:21:56)

Совсем по-мужски чувствуя острое, почти животное удовлетворение от каждого выкрика, каждого стона или простого всхлипа Катрионы, Рене снова и снова терзала ее тело, впиваясь в истекающую соками плоть чуть ли не зубами и обжигая губы и язык о пламя, бушующее в глубинах ее женского естества. Сейчас она как никогда жалела, что не родилась мужчиной, что не может взять эту женщину во всех смыслах, не может заполнить ее собой до упора и обладать ею, раз за разом оставляя внутри нее часть себя, горячую и животворящую, несущую в себе жизнь со всей ее болью и радостью. Что не сможет, как бы не старалась, сделать ее по-женски счастливой, как она того несомненно заслуживала. Все, что Рене могла ей дать, она отдавала прямо сейчас, не обращая внимания на боль в саднящих коленях и вероятность заполучить целую коллекцию заноз в самом ближайшем будущем. В конце концов, это грозило им обеим, и перспектива провести вечер, исследуя друг дружку на наличие подобных повреждений, не казалась такой уж неприятной.
Звенящие оглушительным эхом выкрики слились в один, затяжной и переполненный концентрированным удовольствием. Катриона почти взвыла в финальном аккорде своего оргазма, как раненная волчица, и обмякла в руках Рене, расслабив сведенные судорогой бедра на ее плечах. По ним еще прокатывались слабые послеоргазменные спазмы, когда Рене, облизываясь как сытая и довольная жизнью кошка, приподнялась на руках и, вытянувшись вдоль подрагивающего тела Катрионы, нависла над ней, разглядывая с высоты. Оглушенная и какая-то даже отрешенная, словно выпавшая из реальности, она лежала перед ней совершенно раскрытая, податливая и такая уязвимая, что Рене вдруг захотелось ее укусить. Прямо в шею, в эту бешено бьющуюся под нежной кожей жилку или за грудь, прямо за раздраженно вспухший и уставившийся на нее с немым укором вишневый сосок. Подавить это внезапное желание оказалось очень сложно, но Рене справилась. Она смотрела на нее сверху вниз, прикусывая губы от болезненного, неохотно отступающего возбуждения, волнами заворачивающегося внизу живота, и просто любовалась, успокаивающе потираясь бедром об обжигающе горячие и влажные складочки между ее нервно вздрагивающих бедер. Волнистые волосы растеклись по грубым доскам причала темным шоколадом, а щеки Катрионы полыхали, наводя на мысли о клубнике со сливками, взбитыми в однородную воздушную массу нежно розового оттенка. Если бы не слезы...
- Эй, ну ты чего? - обеспокоенно прошелестела Рене, осторожно касаясь губами влажных дорожек на ее коже, убегающих куда-то в волосы. - Все хорошо... Слышишь меня? Все хорошо, - нашептывала она подруге на ухо, касаясь губами мокрых от слез волос. Ее тревога оказалась напрасной. Катриона быстро пришла в себя и буквально набросилась на нее с явным намерением отыграться самым жесточайшим образом за все то, что только что пережила. Подавившись собственным восторженным смехом, Рене откинулась на шероховатые доски причала, попутно припомнив о коварных занозах и тут же о них забыв, и покорно сдалась на милость мстительницы. Острое, как тонкая спица, удовольствие разрядами прошивало ее тело, стоило Катрионе только позволить себе чуть больше, чем прежде. Рене поощряла это, изгибаясь под ее прикосновениями и поцелуями, всхлипывая и порывисто вздыхая. Она с шумом втягивала в себя воздух, чтобы потом с шипением выдохнуть сквозь стиснутые зубы и сдавленно застонать, когда пальцы Катрионы проникли внутрь ее возбужденного донельзя тела, как бы невзначай задевая самые чувствительные его точки. Но это было только начало. Как сквозь толщу озерной воды Рене слышала голос подруги, чувствовала ее дыхание на коже и уже предвкушала самую сладкую в мире пытку. Почему-то это почти всегда было оглушительно и почти всегда больше, чем то, чего она ждала подсознательно. Недостаточно богатое воображение тому виной или все дело в том, что Рене почти всегда шла на сближение только с теми, с кем успела завязать отношения и испытывала довольно сильные чувства, усиливающие физические ощущения в разы. Что бы там ни было, она не могла это контролировать, да и не хотела. Это было то, что не нужно было контролировать в принципе, что можно было оставить на откуп собственным инстинктам, полностью доверившись примитивному чутью, которое никогда ее не обманывало. И Рене доверилась. Она задыхалась собственными стонами, цеплялась за встрепанные кудри Катрионы, прижимала ее к себе, передергивая бедрами, как от ударов электрическими разрядами, и в полной мере ощущая насколько глубоко проникает чужой язык, сменяющий любопытные пальцы, как жадно она целует ее, как пьет ее возбуждение, высасывая все до самой последней капли. Когда прибой, накатывающий неотвратимыми волнами, наконец-то накрыл ее с головой, Рене коротко вскрикнула, выгнулась до позвоночного хруста и потерялась в собственных ощущениях, на какое-то время утратив связь с реальностью. Казалось, что она плюхнулась в самую гущу тех розоватых от солнечного света и пушистых облаков, что в этот самый момент медленно и лениво ползли по небу над ними, и только знакомые теплые волны, растекающиеся по всему телу и успокаивающие растревоженные нервы, не давали ей обмануться.
Когда в голове прояснилось, реальность явилась ей уже знакомым ракурсом, заманчиво поблескивающим влажными складочками нежной взбудораженной кожи, вызывающими желание тут же приникнуть к ним губами, и ощущениями живого и волнующе мягкого горячего тела вместо жестких деревянных досок внизу. Катриона не унималась, и это было Рене только на руку, потому что она просто не могла не испить эту женщину до самого дна. У них было слишком мало времени и, похоже, они обе решили не тратить его попусту. Рене повторяла в точности и со всем энтузиазмом, на который была способна, все то, что Катриона делала с ней, и даже больше, показывая, как можно причинить еще большее удовольствие, как бывалый инквизитор, наставляющий самого способного своего ученика. Катриона была очень способной ученицей. Она была самородком, который Рене открыла по чистой случайности и теперь не хотела ни с кем делиться. Сегодня уж точно, и завтра тоже, а потом... Она не хотела думать о том, что будет потом.
Звонкие вскрики и томные всхлипы еще долго раздавались с причала, пока вокруг озера негодующе звенел лес со всей своей смущенной дальше некуда живностью. Рене уже давно сменила дислокацию. Она лежала, пристроив голову на животе Катрионы, и рассеянно разглядывала небо, заметно посеревшее за последний час и уже давно утратившее свой лазурный цвет. Солнце куда-то подевалось, а поднявшийся ветер задувал ощутимой прохладой, предвещающей резкую смену погодных условий в ближайшее время, и только щенок безмятежно сопел чуть в стороне, пристроившись на кучке одежды. Он успел со вкусом пожевать ее кеды, прежде чем уснуть, уткнувшись в них мордашкой.
- Кажется, я нахватала целую прорву заноз, - спустя целую вечность тишины подала голос Рене и, повернув голову, посмотрела на Катриону, а точнее попыталась, потому что это было несколько проблематично из-за выдающегося рельефа ее груди, закрывающего весь обзор. Пришлось приподняться и повторить попытку. Чуть придвинувшись Рене пристроила подбородок точнехонько между грудей Катрионы и состроила брови умилительными домиком.
- Может переберемся в дом? Там камин и... медвежья шкура. М-м? - она покачала головой из стороны в сторону, касаясь щеками то одной груди, то другой, а потом широко лизнула сладкую ложбинку и потянулась губами к шее Катрионы. - А еще я хочу есть. Если не хочешь, чтобы я съела тебя...

Отредактировано Rene Kenzie (2017-06-06 19:21:11)

Кто-то уже был в доме у озера и при том совсем недавно. Неделя, может чуть больше или чуть меньше. Рене не могла точно сказать, когда и кто именно это был, но догадывалась, кто мог бы быть. Если не сам Джетро, которого хлебом не корми, дай свинтить куда-нибудь подальше от людей на денек другой, и не Закари, который любил поохотиться в здешних лесах, то наверняка кто-то из близнецов успел тут похозяйничать. Вряд ли Логан, скорее всего Фредерик. Кажется, мама как-то упоминала в телефонном разговоре, что это именно он притащил невесть откуда «ту жуткую медвежью шкуру», которую успели забраковать и отвергнуть во всех домах их обширного семейства и сослать сюда, где она не мозолила впечатлительные глаза жен и детей своей оскаленной пастью. А больше здесь никто из их семьи не бывал. На Родерика Рене даже не подумала. Младший из сыновей Брианны, казалось, готов был не вылезать из-за стойки паба месяцами, а то и годами, и особой приязни к отдыху на природе не питал никогда.
В любом случае, Рене была рада, что они с Катрионой приехали не в недружелюбное, стылое жилище, а в более или менее обжитое пристанище. Кто бы не побывал тут последним, он оставил после себя запас сухих дров для камина, относительный порядок и даже кое-какую еду. После купания в холодной озерной воде и долгого пребывания на ветру, пусть в непосредственной близости от источающей тепло Катрионы, Рене могла думать только о том, чтобы побыстрее разжечь огонь в камине и как следует просушить мокрые волосы. Ее слегка потряхивало, пока она, кутаясь в колючий плед, разжигала огонь и бродила по комнате, расставляя по всем горизонтальным поверхностям купленные загодя свечи в стеклянных стаканчиках-подсвечниках. Запах сырости ей тоже удалось разогнать, запалив несколько ароматических палочек. Очень скоро простая охотничья изба превратилась в довольно уютный уголок, пахнущий смолой, едой и пряностями.
Небо, между тем, очень быстро заволокло облаками. Скучковавшись, они вскоре налились угрожающей тяжестью. Время шло, день клонился к закату и по мере приближения сумерек в доме становилось все темнее и темнее, но живо полыхающий в камине огонь и множество подрагивающих язычками пламени свечей разгоняли темноту по углам и создавали таинственную и вместе с тем романтическую атмосферу. Они с Катрионой кутались в нее, кутались в плед, куталась в друг друга, потягивая разогретое вино по-простому из кружек и заедая его терпкость шоколадом и поджаренными тут же в камине сосисками. Они смотрели на огонь, устроившись прямо на полу, на той самой медвежьей шкуре, и говорили, говорили, говорили...
На самом деле говорила одна Катриона. Она словно решила выговориться на год вперед и рассказывала обо всем важном и не очень, что случилось в Солуэе за последнее время, а Рене слушала не перебивая, улыбалась, когда Катриона смотрела на нее, поглаживала ее обнаженное тело, иногда склоняясь и касаясь губами ее груди. Ей нравилось слушать эту женщину, нравилось смотреть на нее и нравилось думать, что она такая живая и счастливая из-за нее. Это согревало даже больше чем огонь или то же разогретое вино, которое они мешали с вишневым соком и пряностями и пили вместо чая, чтобы согреться. Как завороженная Рене наблюдала за тем, как движутся губы Катрионы, как играют тени на ее раскрасневшихся щеках и пьяно поблескивают глаза. Сейчас она была другой, совсем не такой, какой была еще вчера, когда лежала на своей постели, утопая в белизне простыней, и позировала ей, даже не подозревая о том, что случится потом, когда Рене закончит переносить ее образ на бумагу. Она и сама не подозревала, чем все обернется, хотя, конечно же, надеялась на такой исход, но это ведь другое. Надеяться и мечтать, представляя, как бы это было - одно. Допускать саму возможность того, что это может произойти - совсем другое. Рене надеялась, но едва ли допускала, а теперь не знала, что ей со всем этим делать. Она не знала, нужно ли вообще что-то делать, или можно все пустить на самотек и отдаться течению. Что будет, то будет. Ведь это была Катриона. Не какая-то там девица, с которой она просто хорошо провела время и с которой можно просто распрощаться в полной уверенности, что они больше никогда не встретятся снова, а человек, который занимал вполне определенное место в ее жизни, пусть только из-за брата. Несмотря на то, что она не видела в случившемся ничего плохого и проблемы как таковой, она не могла не думать о том, что это может многое изменить. И куда больше, чем все остальное ее беспокоило то, как ко всему этому отнесется Джетро. Потому что он точно не пожмет плечами, мол, ладно, как скажешь, а обязательно среагирует. Вот только как?
Такими мыслями Рене себя выматывала, слушая Катриону. Они так и лежали на шкуре у камина, лаская друг друга и время от времени подкармливая сладостями. Казалось, что Рене полностью сосредоточена на том, что ей говорила подруга, и спроси ее кто-нибудь, ей не составило бы труда воспроизвести по памяти все до единого слова, но мысли ее так или иначе были заняты другим. Возможно, именно поэтому на неопознанный шум, раздавшийся в несовершенное тишине лесного дома, она отреагировала довольно вяло, в отличие от Катрионы и щенка, который насторожился совсем как настоящий сторожевой пес и только голос не подал, видимо, постеснявшись.
- Кажется, это снаружи, - как-то не очень уверенно отозвалась Рене на предположение о форточке. После долгого молчания ее голос сильно охрип. Девушка прочистила горло, хлебнула немного остывшего вина из своей кружки, чтобы унять першение, и снова прислушалась, приподнявшись и почти сев. Плед, в который они с Катрионой кутались уже вдвоем, сполз обнажив ее тело, и Рене зябко поежилась. Снаружи раздавался только стрекот сверчков и шелест деревьев. Лес негромко шептал, причесываемый несильным ветром, где-то совсем рядом с домом послышался треск, словно кто-то наступил на сухую ветку. Катриона тут же подняла тему мистики, что вкупе с ее предыдущими словами о пиратах и костях была очень даже уместна, но Рене, криво усмехнувшись, покачала головой. Каким-то внутренним чутьем она угадывала, что источник шума вполне живой и с мистикой никак не связан. Может какое-нибудь зверье пришло на запах еды?
- Пойду посмотрю, - он решительно встала, подхватила с кресла свою майку и быстро в нее облачилась. - Вдруг это какой-нибудь жуткий енот? - она сделала страшные глаза и не переставала кривляться, пока обувала кеды. - Придет и съест все наши сосиски. Мелкий, пойдешь на улицу? Гулять, плюшевый!
Слово «улица» щенок скорее всего так и не понял, но слово «гулять» заставило его живо подорваться с места и закосолапить в сторону двери с крейсерской скоростью. Рене икнула, едва сдерживая смех, и прежде чем отправиться за ним следом, склонилась над Катрионой и коснулась губами ее смеющегося рта и под шумок умыкнула чужую пачку сигарилл, что лежала здесь же вместе с зажигалкой.
- Я быстро, - уже в дверях она раскурила одну и, толкнув задницей дверь, буквально вывалилась на крыльцо. Ночной холод тут же схватил ее за задницу и глумливо забрался под длинную майку, едва прикрывающую все стратегически важные места. Пока Рене спускалась по скрипучим ступенькам крыльца, щенок уже вовсю метил территорию. Было так тихо, что где-то на пятой затяжке Рене начала думать, что все это массовая истерия и им троим послышалось.

Отредактировано Rene Kenzie (2017-07-06 15:52:21)

Рене потеряла счет затяжкам. Она не была до конца уверена, что вообще затягивалась, но слюна все же горчила вишневым привкусом, у лица завихрялся сизый дым, а горло слегка щекотало с непривычки. Значит, она не просто так стояла тут на холоде все это время. Но сколько именно времени прошло, она сказать не могла. Немного, кажется, и тем не менее задница уже успела подстыть, а мысли так и не выстроились в нужном порядке. Ответов на все мучившие ее вопросы тоже на нашлось. Рене и не надеялась, что на нее внезапно снизойдет озарение, тем более вот так просто, на обычном выгуле щенка. Где он, кстати? Она бросила окурок себе под ноги и, тщательно его растерев, огляделась.
- Мелкий, ты где?
Щенок, совсем недавно сопевший совсем рядом в темноте, куда-то подевался. Посвистев немного, Рене выждала несколько секунд в надежде, что щен отзовется или просто явится из темноты, но в ответ ей была только тишина и слабое поскрипывание приоткрывшейся двери. Может, он вернулся в дом? Вряд ли, конечно, но вероятность все же была. Рене не была собачницей и потому не достаточно хорошо разбиралась в этих домашних питомцах, чтобы безоговорочно верить в их сообразительность, однако, она успела наслушаться о них от знакомых, так что оставила за собой право ошибиться. Она поднялась по ступеням крыльца, перескакивая через две за раз, и заскочила в дом вместе с порывом ветра. Внутри было тепло, пахло сексом и сладостями. И никого не оказалось.
- Кэт?
Рене прошлась по единственной комнате первого этажа, чтобы заглянуть в тот уголок, что был отведен под кухню, но так никого не обнаружила, ни Катрионы, ни щенка, только распахнутое настежь окошко, из которого довольно хорошо задувало. Вот откуда сквозняк и открывшаяся дверь. Но это не объясняло того, куда подевалась Катриона. Рене уже было хотела подняться наверх, чтобы проверить, там ли ее подруга, когда услышала какую-то непонятную возню, донесшуюся до ее слуха из открытого окна, и резко замерла у самого подножия лестницы. Сердце нехорошо екнуло. Не предчувствие, но понимание того, что что-то нехорошее уже могло случиться, захолодило внутренности. Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Рене кинулась к кладовке, скрытой за деревянными панелями под лестницей. Старое охотничье ружье, возможно, неисправное или просто незаряженное само запрыгнуло к ней в руки.
- Кэт?! - уже громче позвала она и ссыпалась с лестницы, дробно стуча пятками по ступеням, но вместо Катрионы из темноты выскочил щенок. Он тут же кинулся к ней под ноги, словно в поиске защиты. Короткая шерсть дыбилась на загривке и спине, выдавая его страх. - Эй, потеряшка, ты где был? Все хорошо. Слышишь меня? Все хорошо... - успокаивающе заговорила Рене, намеренно громко и четко, чтобы ее слышали даже на расстоянии. Она подхватила щенка свободной рукой и, неслышно ступая, вернулась к крыльцу, чтобы сунуть его в пустой кофр стоящего под навесом мотоцикла. Так он по крайней мере уже никуда не убежит.
Пружинистая почва едва ощутимо проседала, когда Рене ступала по ней, обходя дом по периметру. Здесь было особенно темно. Слабый свет из окон совершенно не разгонял царившую тут темноту. Напротив, он ее еще больше сгущал, делая вязкой как подстывшая кофейная гуща. Рене услышала нестройное сопение, похожее на возню озабоченных подростков в подсобке, прежде, чем увидела слабый намек на движение под тем самым открытым окном. Словно это сама темнота шевелилась у ее ног, слабо мыча что-то невнятное и сопя вразнобой. В нос ударил тяжелый запах застарелой крови, пота и самого страшного хищника из всех существующих. Сквозь эту плотную завесу, Рене различила тонкую нить знакомого сладкого запаха Катрионы. Как она вообще тут оказалась?
- Отпусти ее! - потребовала девушка, громко хрустнув затвором ружья. - Отпусти или я пристрелю тебя! - ее голос звенел от напряжения, но, когда она обратилась к самой Катрионе, он едва слышно дрогнул. - Кэт, ты в порядке? Скажи что-нибудь. Если ты, сука, с ней что-нибудь сделал...
Выстрел прогрохотал прежде, чем Рене сообразила, что жмет на курок слишком сильно. К счастью, она не целилась туда, где по ее предположениям были Катриона и напавший на нее человек. С перепугу Рене ахнула, но быстро сообразила, что к чему, и снова хрустнула затвором, давая понять, что выстрелит вновь, если понадобится, и уже более прицельно.

Внутри было так горячо, что пальцы буквально горели, когда Митчел проталкивал кисть особенно глубоко, а потом вытаскивал наружу, позволяя холодному ночному воздуху ее остудить. Согретые и смягченные естественной смазкой, они стали куда чувствительнее, и теперь Митчел мог в полной мере оценить не только жар и влажность, но и силу судорог, пробегающих по внутренним мышцам женского тела, которое так не хотело его впускать. Женщина стискивала бедра так отчаянно и сильно, что каждый раз, когда он проталкивал руку внутрь, ладонь сминалась, похрустывая суставами. А со своей подружкой была такой открытой... Буквально нараспашку. Перед глазами вереницей стопкадров промелькнули все те живописные картины, что он успел оценить, пока наблюдал за ними на причале.
— С-сука... — прохрипел Митч и хлестко ударил по сведенной судорогой ягодице. Звук вышел приглушенным, но достаточно четким, чтобы его можно было расслышать даже за шелестом леса, чьи кроны причесывал поднявшийся ветер. На несколько секунд Мердок застыл, прислушиваясь. Ничего. В другой раз отсутствие каких бы то ни было звуков его насторожило бы, но не сейчас. Сейчас он мог думать лишь в одной плоскости, а именно горизонтальной. Тем не менее, в его воспаленном мозгу все же нашлось место для одной единственной здравой мысли. Нужно утащить женщину в лес. Туда ее тощая подружка и не подумает сунуться. Просто не решится на это, тем более в одиночку. А если и решится, то уж точно не сразу. И у него будет время, чтобы сделать со Стюарт все, что ему только заблагорассудится. Время — вот все что ему было нужно. Немного времени наедине с этой сочной бабенкой, чтобы унять этот дикий голод, что донимал его с тех пор, как он услышал ее стоны, прокатывающиеся по глади озера. Он хотел услышать их вновь, но на этот раз она должна стонать не из-за языка другой девчонки, а из-за него.
— Жить хочешь? — хрипло поинтересовался Митчел, почти прижавшись губами к уху своей пленницы, но очевидного ответа дожидаться не стал. — Тогда веди себя тихо.
Брякнув пряжкой, он вытащил ремень из пояса штанов и взялся перетягивать им запястья завернутых за спину рук женщины. Туго и не жалея, чтобы пальцы онемели и ничего не чувствовали. Чтобы, даже когда он ее освободит, она не могла ими пошевелить. Не могла схватиться за что-нибудь, чтобы отбиться, или хотя бы просто ударить. Она должна быть и оставаться совершенно бессильной перед ним. В этом вся суть. Он был так поглощен этими мыслями, что упустил тот момент, когда к ним подкралась вторая девчонка. Митчел видел только ее тонконогий силуэт, смутно вырисовывающийся на фоне озерной глади. С опозданием, но до его чувствительного носа добрался и ее запах. Не такой густой, как тот, что исходил от лежащей у его ног женщины, но такой же дурманящий и сладкий. И вновь она показалась ему знакомой. Ее голос, грудной и чистый, и этот столичный говорок... Где он мог его слышать?
От грохота выстрела заложило уши. Митчел инстинктивно дернулся, но устоял и даже рук не поднял, как, наверное, должен был по законам жанра. Однако, все же отпустил свою пленницу и, выпрямившись, отступил от нее в темноту.
— Ничего я с ней не сделал, — с досадой выдавил он, проглотив напрашивающееся на язык "потому что не успел", и вдруг неожиданно рассмеялся, хрипло, как шакал. — Ничего такого, чего с ней уже не сделала ты, куколка.
Он сделал еще один шаг назад, в темноту, но уходить не торопился. Ружье, направленное в его сторону все еще могло выстрелить. Откуда она его только взяла... Только теперь до Митчела начало доходить, и цепочка, обрывки которой он все никак не мог сцепить, сами сцепились друг с другом, щелкнув звеньями. Он вдруг понял, что всегда знал эту девчонку и знал так же хорошо, как самого Макрея, его холеную мачеху и всех его многочисленных родственников вместе взятых. Только его младшая сестра могла вот так запросто явиться в его дом как в свой собственный, прихватив с собой подружку до кучи. Только она могла знать, где в этом доме лежит оружие. И только она могла узнать его, потому что каким-то неведомым образом запоминала всех. Да, Митчел заметил это, как замечал все необычное. Нужно было убираться отсюда, пока она его не узнала. По голосу или еще как-нибудь. Но уйти просто так, не попрощавшись...
— Передавай своему братцу привет.
Медленно дрейфуя в сторону леса, Митчел не сводил глаз со стоящей в напряженной позе черной тени, в руках которой было смертельное оружие, способное снести пол головы. Он растворился в темноте быстро и бесшумно, как самый настоящий лесной дух, бесплотный и безликий. Но запах женщины, которая была в его власти считанные минуты, еще долго преследовал его, как и болезненный стояк от одной мысли о том, насколько он был близок к своей цели.
[nick]Mitchel Murdoch[/nick][status]hunt and kill[/status][icon]https://forumstatic.ru/files/0012/5c/b4/92625.jpg[/icon][sign]... на охоте, как и в жизни, главное — уметь ждать.[/sign][info]<br><hr>51 год, охотник и таксидермист<hr>[/info]