Глава первая
Ознакомительная

Judah Lewis
1.1. Полное имя: Алан Джеймс Галлагер
1.2. Дата рождения: 07.11.2003 | 12,8
1.3. Особенности внешности:
Рост: 158
Телосложение: крепкое, жилистое
Цвет глаз: зеленый
Цвет волос: рыжеватый шатен
Особые приметы: большие губы, несколько раскосые глаза, несколько шрамов на теле, отсутствует небольшая часть хрящевого сегмента уха.
1.4. Деятельность: юридически - школьник. По-факту же там практически не появляется. Профессиональный боксер, однако, с возвращением в Солуэй интенсивность тренировок, ожидаемо, пошла на спад. Все свободное время делит между младшими и поиском/созданием проблем. Мелкий воришка. Дерется на спор и за деньги.

Глава вторая
Рассказ о персонаже

Однажды, кто-то сказал: "Мистер Галлагер, если бы Вы родились в титулованной семье, Ваше имя уже бы не сходило с газетных таблоидов".
Говоривший, отчасти, был прав - Алан оказался на редкость талантливым мальчиком. Обладающий абсолютным музыкальным слухом, чувством ритма, хорошей зрительной памятью, завидной силой и выносливостью. Он, несомненно, снискал бы невероятный успех среди высшего общества, родись он в нем, и воспитывайся там же.
Но Галлагер не был именит, титулован, и богат. Ему никогда не маячил на горизонте ни Хэрроу, ни Итон, ни даже Вестминстер. Никто, никогда, не беспокоился о его статусе, и, говоря откровенно, никто даже не ждал его рождения.

Алан появился на свет Северном Солуэе, как результат сожительства двух лиц, отказавшихся заключать брак как у юриста, так и в церкви. Его мать, - Джоанна, - была уроженкой Испании, и переехала в Лондон будучи еще подростком. Семья Гонсалес, в те далекие годы, могла позволить себе обучение наследников за рубежом, а потому их дети, - Джоанни и ее младший брат Жуан, - воспитывались и грызли гранит науки в стране, более суровой и холодной, нежели их солнечная Родина. Оба выросли людьми покладистыми, уравновешенными, и выбрали смежные профессии - Джоанна занялась адвокатурой, Жуан - ушел в криминалистику и полицейские круга.
Кажется, дядя Жу заканчивал второй курс, когда его старшая сестра, за которой прежде не замечалось никаких дел сердечных, внезапно объявила о переезде, сославшись на денежный трудовой контракт.

По-факту же, никакого контракта ей не предложили, и предлагать, разумеется, не собирались, а ситуация была в корне иной. Об этом ниже.

Образованная и хорошо воспитанная девушка, посвятившая все свое отрочество и юность исключительно учебе, никогда не пользовалась интересом у мальчиков, и никогда, признаться честно, не обращала на них внимания. Семейная жизнь претила ей где-то на подсознательном уровне, а замужество она не рассматривала всерьез, как минимум, лет до сорока.
Но у природы, как это случается, на всех имеются свои планы, и порой они, до невозможности глупы.
Иначе, как глупостью, дальнейшие поступки Джоанни назвать было нельзя.

Джека она встретила в одном из столичных пабов. Высокий, мускулистый, крутой... он был резок нравом, крут словом, и чертовски обаятелен. Это была та самая, снискавшая дурную славу, обаятельность плохого парня, что так часто цепляет "правильных девочек".
Не подкованная в межполовом, - не деловом, - общении, Джо, как дурочка, ведется на все дешевые флюиды, распространяемые внезапным кавалером.
Стакан виски. Другой. Немного марихуаны, виданной, прежде, только на фотографиях, такси до отеля, и дикий, безудержный секс... В ту ночь, в том отеле рядом со станцией Хаммерсмит, Джоанни потеряла намного больше, чем девственность. Она потеряла невинность и здравый смысл.
Как такое возможно - остается только гадать, но так или иначе, уже через неделю она сидела в поезде до Эдинбурга рука об руку с Джеком.
Кажется, на этом адекватность их отношений и закончилась.

Они переехали в Северный Солуэй спустя пару месяцев после знакомства. К тому моменту, рядом друг с другом их держал только секс.
Джек, - как коренной житель, - быстро вернулся в привычное для подобных мест, амебное ментальное состояние, поделив свободное время поровну между виски и тренировками, Джоанни же... Что же, ей пришлось непросто.
Привыкшая к ритму Сити, к его возможностям, атмосфере и деньгам, она достаточно быстро обнаружила себя совершенно ненужной в таком маленьком городе, где хорошо образованные юристы "из центра" были просто ни к чему.
Кое-как, ей удалось устроиться секретарем в одну из фирм, откуда она вылетела через несколько лет.
Отношения с Джеком, - закончившиеся в одностороннем порядке еще в самом начале, - теперь представляли из себя добровольно-принудительное сожительство. Джек ее уже не любил (вернее, он никогда ее не любил, но прежде испытывал бурлящие страстные чувства), и скорее, мирился с "удобным телом", которое было готово к постельным актам в любое время суток (вернее, он был готов принудить ее в таком распорядке), да к тому же готовило, стирало и убирало... что же до Джоанны - она, имевшая некую гордость, и твердое внутреннее убеждение, что Джек без нее, непременно, подохнет, продолжала жить с ним под одной крышей, хотя прежней влюбленности, тоже, не испытывала.
Что мешало им обоим разойтись и не портить друг-другу будущее - известно одному Богу, но так или иначе, спустя лет восемь подобного социального извращения, Джоанна, "внезапно", родила.

Первенец оказался мальчиком, крепкого здоровья, и совсем уж не отцовской внешности. Ревнивый, и давно отбитый на голову, Джек, разумеется, поднял знатный хай. Потом еще один, и еще. Все заканчивалось, попеременно, драками, и совокуплением, и на исходе второго года жизни Алана, на свет появляется еще один ребенок - Дэни. Темноволосый, кареглазый. В его родстве Джек уже не сомневался. Но, впрочем, и заинтересованности в сыне не высказывал. Ни в младшем, ни в старшем.

Как это обычно бывает в подобных семьях, забота о младшем брате, частично, но масштабно, легла на шею самого Алана. Разумеется, будучи в те времена совсем маленьким, он не мог в своих обязанностях заменить старших членов семьи, однако же такие мелочи, как "передать брату соску, игрушку, покачать кроватку" и иже с этим, априори, должен был исполнять Ал. За исключением времени сна, пожалуй.
Удивительно, но герой наш исполнял эти поручения с полной выкладкой и самоотдачей, нисколько не затаив негодования по сему адресу. Благодарить за такой расклад, пожалуй, следовало мать.  Родительницей она оказалась, на удивление, адекватной. Детей своих любила, оберегала, и теперь, стало быть, видела в них свое призвание.

Адекватность, в моменты трезвости, снисходила и на Джека. Где-то в один из таких периодов, заключил он, что просто обязан обучить сыновей своему же ремеслу. Дескать, "мой отец был боксером, и отец отца моего был боксером, и прадед тоже боксировал, а значит и вам нечего балду гонять".
Как-то так Алан и оказался в зале. Было ему тогда года четыре, и на перспективу когда-нибудь получить титульный пояс, он даже не думал смотреть.

Время шло. Ал рос. Росли и черти в их доме.
То, что мешать анаболики, экстремальные нагрузки, и алкоголь, было препаршивейшей идеей, понимали кажется все, кроме Джека. Последнему же было все равно. Его не беспокоило ничего из того, из-за чего стоило бы беспокоиться здравомыслящему человеку. Ни мигрени, ни помутнения, ни собственная, подчас неконтролируемая, агрессия. Даже в зале, где прежде с пониманием относились ко всем его причудам, теперь высказывали Галлагеру замечания.
После одного из таких, Джека отстранили от тренерской деятельности.
Это, разумеется, пришлось мужчине не по вкусу, но с какой-то стати, вину за подобный расклад он полностью переложил на Джоанни и мальчиков.
Побои не были чем-то новым в семье Галлагеров, - сыновей Джек лупил, примерно, раз в две недели, - но прежде никогда не смел трогать лицо.
Единственное, что сам Алан помнил о том вечере, как полез защищать брата, попытавшись огреть отца табуреткой, но силы явно не рассчитал. Табуреткой, в итоге, ему рассекли голову, а очнулся он в больнице с сотрясением мозга и без маленькой части уха.

После случившегося, семью взяли на патронаж социальные службы, но через пол года, пристальную слежку за семьей сняли, оставив профилактические собрания раз в месяц. Джек умел выказывать образцовое поведение, когда это требовалось, да и дети, - с которыми постоянно велись беседы, - ябедничать не любили.
Примерно в то же время на свет появилась Сара. Первая и единственная девочка в этой, далекой от благополучия, семье. Ребенком она оказалась беспокойным, много плакала, и среди всех домочадцев, признавала только Ала. Почему? Сказать было сложно, ведь Джоанни, - да и Джек тоже, -относились к ней с особым вниманием и искренней теплотой. Ее рождение, как казалось тогда, принесло в их дом долгожданную сплоченность.
Но Джек и тут умудрился все испортить. Потеряв очередную работу, из-за каких-то проблем с поставками, Галлагер-старший, будучи нетрезвым, вновь поднял руку на сыновей, но, внезапно, встретил сопротивление от сожительницы. Спор перенесся на улицу, разбудил соседей, и вынужденно сместился на окраину города, и, вскоре, смолк.
Утром, домой вернулся только Джек. Высказав искреннее удивление отсутствию Мисс Гонсалес, он, собравшись, ушел в зал, оставив братьев присматривать за Сарой.
Что до Джо - она не вернулась ни днем, ни ни ночью, ни через день, и ни через два. Спустя неделю поисков, ее тело, прибитое к скалистому берегу, обнаружил Алан.
И нет, это не было самым страшным днем его жизни. Оный случился позже, спустя практически пять лет. Но об этом потом.

После похорон, в их дом какое-то время наведывались представители полиции и следственных органов, но так как никаких признаков насильственной смерти на теле Джоанны обнаружено не было, Джека, - подозреваемого бдительными соседями в убийстве, - оставили в покое.
Где-то месяц они жили вчетвером, без особых передряг, но и любовью не пылая, пока в один прекрасный день, на пороге их дома не возник Жуан.

День тот и правда оказался прекрасным. Дядю своего мальчики знали и хоть видели его, в основном, на фотографиях, испытывали к брату матери искренние теплые чувства.
Разговор с между Джеком и его шурином был короткий, - мистер Галлагер даже не пытался оспаривать выдвинутое ему предложение, - и отец весьма ретиво подписал соглашение о временной опеке.
После этого, подобный документ он подписывал стабильно раз в год, вспоминая о детях, по всей видимости, исключительно в эти моменты.

Они переехали в Лондон, в съемную квартирку на Файр-холм роуд, в Вест-Кенсингтоне. Мальчиков определили в районную школу. Сара же... переживала не лучшие моменты своей жизни с няней. Истерики, непринятие, замкнутость, нарушение речи, отсутствие коммуникативного интереса... Диагноз "расстройство аутического спектра" был поставлен спустя пару лет. К этому моменту, Жуан, - вначале испытывавший огромные сложности, - уже выработал определенные навыки общения с племянницей, а братья, как могли, старались помогать опекуну в любых вопросах.
Не смотря на определенные трудности, они жили достаточно счастливо - ругались значительно реже, нежели в пору Штормового Острова, свободное время проводили вместе, гуляли в парках, ходили в кино. Даже завели собаку - чем значительно улучшили душевное состояние Сары.
Мальчишки, как и полагается, посещали школу, спортивные клубы, и музыкальную студию. И хоть они оба часто становились инициаторами всевозможных склок, в целом, их любили и преподаватели, и другие ученики. Дэнни, с полной самоотдачей, учился игре на ударных, по вечерам заглядывая в зал вместе с братом; Алан - брал все новые высоты в ММА (в память о которых сохранились красивые пояса) и, попутно, удивлял всех своим талантом, как пианист. 
Годы шли в таком ключе, и, казалось бы, жизнь взяла стремительный курс на благополучие...

А потом грянул 2015 - как гром, среди ясного неба.
В период весенней слякоти и ветров, они, в начале, не обратили должного внимания на затяжное вирусное заболевание Сары. Сопли, кашель, температура. В конце второй недели, даже у упертого Жуана, привыкшего справляться со всеми недугами детей самостоятельно, закрались недобрые подозрения.
Опасаясь возможных пневмонии или менингита, Мистер Гонсалес обращается за помощью в соответствующие органы. Сару госпитализируют. Берут анализы, назначают лечение. Но последнее спориться не спешит. Новый консилиум, новые заключения, скрининг. И вместо двух страшных диагнозов из предполагаемых Жуаном, он получает третий, который не являлся и в кошмарах - лейкемия.

И вот он - тот самый худший день его, Алана, жизни.
Галлагер знал, что такое рак, - средства массовой информации старались вперед школы, - равно как и знал он, что шансы заболевших невероятно малы. И пусть весь медперсонал пытался их заверить, что, в современном мире, полной ремиссии удается достичь в 70% случаев, дикое, ноющее чувство под ребрами, не отпускало более ни на секунду.

А беда, как известно, одна не приходит.
Жуан никогда не отчитывался - чем именно он занимается на работе? Мальчики вынужденно мирились с его сухой формулировкой "помогаю искать преступников", и чуть менее покладисто мирились с его частыми командировками, в моменты которых детей оставляли под присмотром няни.
2015 год был как раз богат на подобные события. Мистер Гонсалес часто ездил то в Турцию, то в Йемен, чем вызывал крайнее недовольство детей, которые, все-таки, новости смотрели, и были, в общих чертах, в курсе творившегося на Ближнем Востоке беспредела. Поэтому, когда в ответ на очередной вопрос "Жуан, куда ты едешь?" Алан и Дэнни услышали чуть веселое "в Париж", в их сердцах, моментально, зародилось облегчение и радость.
Но как же сильно они ошибались.

Жуан уехал на две недели, - в интервал которых попадало день рождения Алана, - и клятвенно обещал привезти племяннику какой-нибудь, типично-французский, чумовой подарок.
Подарок ему, действительно, передали. Французским он не был, - что неважно, - но степень крутости Ал бы оценил, безусловно. Вот только не смог.

13 ноября 2015 года, в одном из Парижских терактов, его дядя, - Жуан Хосе Гонсалес, - погиб. Как позже им сухо сообщили из агенства - погиб при исполнении, как герой.
Вот только ничего героического в смерти опекуна, ни Алан, ни Дэнни не видели. Смерть Жуана, кроме самой по себе боли потери, приносила еще и страх перед будущем. Страх, и дикую ненависть в адрес всех. Если прежде, последнюю, мальчишка в себе подавлял, вполне осознанно и целенаправленно, то теперь она, в одночасье, вырвалась из-под контроля.
Его разом прибило и обидой на жизнь, и нежеланием принимать случившееся. Кроме ответственности за младших брата и сестру, которую он теперь чувствовал особенно остро, его накрыло волной внутреннего протеста: тут было и нежелание мириться с будущим Сары, и отказ возвращаться в дом отца, и еще много, много всего.

Как бы там ни было, в Северный Солуэй они вернулись перед рождеством. Праздничного настроения ни у кого не было, и, не смотря на слабые попытки Джека, вести себя приветливо и доброжелательно, святая ночь прошла в гробовом молчании.

Глава третья
Характеристика

Устоявшейся личностью Алана назвать нельзя - слишком многие аспекты жизни он пока еще, в силу возраста, не познал, а потому не выработал полного спектра суждений и реакций.
Тем не менее, основные принципы поведения сформировались у него достаточно рано, и сохранились на текущий день.
Алан - интроверт, социопат, и знатный критик. Он редко бывает доволен как людьми, так и собой. Испытывает, весьма ожидаемые на фоне первых пунктов, проблемы с межличностным взаимодействием, или, попросту говоря, не умеет нормально общаться с людьми.
Вспыльчив, - может выйти из себя из-за ерунды, - раздражителен до мелочей, очень часто - груб. Свободное время старается проводить в одиночестве.
Сильно переживает из-за прошлого и будущего: не отпускает мать, дядю, и очень страшится потерять сестру. Чувства свои с другими не обсуждает, при затрагивании любой эмоционально-болезненной темы, сразу же переходит в активное словесное нападение. Отца не любит, презирает, но немного побаивается.
Старших, - взрослых, - старается держать от себя на расстоянии, старшеклассников, нередко, провоцирует на драки, а на младших, и вовсе, старается не обращать внимания. Девочками не интересуется, хотя возраст и природа, понемногу, берут свое, пробуждая влечение к противоположному полу. Незначительно, но достаточно для предпосылок к неоднозначным, неловким ситуациям.
Привязан к младшим брату и сестре, чувствует за них ответственность.

Ваши тайны:

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

 

Глава четвертая
Организационная
3.1 Средство связи: почту читаю) приживусь - выдам скайп)
3.2

лирические пляски в рамках извращенного микса мира Марвел

Что-то вновь, натянуто и больно, зашевелилось где-то под ребрами. Едкое чувство, описать которое Генри не хватило бы слов.
В самом деле, если бы он и попытался, со запутался бы где-то,  между "обидой", "одиночеством", "надеждой", "предательством" и похожими словами из писка "больно и грустно".
Так уж получилось, - увы, - что он не имел опыта нормальных человеческих отношений. В то время, когда все почие дети росли в нормальном, - или близко к тому, - обществе, Хосе... Хосе не воспринимался как человек вовсе. Биологический образец, под авторскими правами.
Интересно, когда бы ученые из Алкалаи догадались подавлять не волю, а чувства? Неясно. Если они и занялись этим, то явно не на проекте Икс-22.
Никак не на этом проекте.
А потому, в данную минуту, - или же "теперь", - сидя на полу, в этом старом ретро-ангаре, который не изменял своего облика с восьмидесятых, Генри безмолвно созерцал одну и ту же точку, пожалуй, впервые за все время, позволив себе взглянуть внутрь себя.
Это должен был стать не лучший его опыт.
Пустота, что царила внутри все это время, теперь словно бы начала гнить. Третий день к ряду, - равно столько, сколько прошло времени от их с Тони небольшого "недопонимания", - Хосе чувствовал неприятную горечь где-то на корне языка. Он старательно пытался ее проглотить все это время, но едва ли преуспел в оном, - горечь, напротив, только усиливалась.
А вместе с ней, усиливалась и боль.
Вряд ли бы подросток смог описать ее, ведь, говоря по правде, она не имела никакой локализации. Это не было похоже ни на боль в плече, когда ты можешь четко показать точку, или хотя бы область; это не было похоже на головную боль, которая, даже если и кажется нечеткой, все же имеет определенные "реальные" показатели. Это, вообще, не было похоже ни на что, из того перечня, который Хосе испытывал прежде.
Воспоминания, - будь они прокляты, - как змеи, через глаза и уши лезли в мозг.
Найт отвернулся.
Он снова был там. В пропахшем спиртным подвале, в доме, таком непривычном, для использования в нуждах Тони Старка. Стоял там, под неяркой лампой, и, как сейчас, упрямо смотрел в сторону, чувствуя, как сказанные в его адрес слова, нить за нитью, вспороли что-то внутри. Что-то очень важное, что продолжало рваться.
Хосе ненавидел себя в тот момент. Сильно. Отчаянно. В очередной раз, что-то в его жизни начинало идти по незнакомой траектории. В очередной раз, он почувствовал это.
Это было хуже пыток в Алкалаи, и хуже экспериментов, что они ставили над ним. Это было хуже воды, наполняющей твои легкие, или армейского ботинка, бьющего тебя в лицо. Это было хуже падения, вместе с обрушенным небоскребом. Хуже ругани. Хуже когтей Лоры, пронизывающих твое тело насквозь, и даже хуже потухших глаз брата, с которым вы так и не успели стать семьей.
Словом, это проклятое чувство, сжимающее горло и катком давящее на легкие, было худшее, что испытывал Хосе за всю свою, непродолжительную жизнь.
И только две вещи, на всей Земле, во всем, черт его подери, Мидгарде, были хуже, чем это. Первая из них заключалась в том, что ему становилось только хуже, и вторая, более важная, - что он совершенно не знал, что с этим делать.
Тот проклятый разговор врезался в память, не давая мальчишке нормально дышать.
Каждую свободную секунду он, против своей воли, вновь оказывался в этом подвале с приглушенным светом. Вновь смотрел в темные глаза. Вновь фоном отмечал, как обросла вновь щетина, и какие темные круги залегли на веках. И вновь, с каждым разом, с новой силой, ощущал это... бессилие. Слабость. Незначительность. Нежеланность. Отчужденность. Презрение. Словно бы он являлся катализатором всех бед мира, и от него, от его действий и инициатив, старались оградиться.
Словно бы он был самым глупым на свете, не способным отличить день от ночи, вилку от ложки, воду от песка. Словно бы вся его жизнь прошла в окружении мягких розовых пони, - которых, за всю жизнь, он так и не видел, - и словно бы, единственным, кто все портит, кто создает людям проблемы и доставляет беды, был он сам.
Возвращаясь мыслями в подвал, вновь видя себя там, он снова чувствовал, как зародилась эта боль.
Нет.
Не зародилась.
Как, подобно внезапному потоку кислорода во власть едва колышущегося огня, слова, интонация, взгляд и смысл, все это, разом, взорвало огромный нарыв внутри него, вынуждая утопать в крови и гное. И гнить.
Еще сильнее гнить изнутри.
Он помнил, как отвернулся, - эмоции тогда практически взяли верх, - и ровным, словно ничего не означающим тоном, повторил уже заученные слова "Конечно, Тони. Ты как всегда прав."
Как часто он повторял их?
Даже в самом спокойном и непринужденном состоянии, Генри вряд ли смог бы назвать точную цифру. Всегда, когда разговор принимал двойную позицию, Генри был вынужден соглашаться. Каждый раз. Снова и снова. Порой, в одних и тех же ситуациях, даже если это не имело никакого смысла.
Он ощущал себя ничтожеством. Ничтожеством? Пожалуй, да.
С того момента, как он себя помнил, - то есть не так, - с того момента, как он осознанно воспринял события войны, - что, скажем прямо, случилось не сразу, - Хосе сразу выбрал сторону.  Сразу выбрал правду, за которую он будет держаться, что бы не случилось. Не потому что он был "за" Локи, или "против" него. Боже упаси. Конечно нет.
А потому что он был "за" шансы. "За" надежду. "За" борьбу. "За" равность. В конце-концов, он был "за" свободу. И, пускай не всегда мы свободны физически, пускай именно тот прошлый, проклятый мир, создал его, и пытался убить, в том, - в этом несовершенном мире, - у людей всегда, всегда, оставался выбор.
Поэтому, он выжил.
Поэтому, погибла его "семья".
Но шанс был у всех.
Все, что требовалось, это сделать чертов выбор.
Тони сделал свой.
... И сказать тут больше нечего. Старк сделал свой выбор, и сделал его, увы, не в пользу свободы. Не в пользу друзей. Не в пользу поддержки. Не в пользу чего.
Это был выбор, который, как виделось Хосе, был сделан в пользу "не выбирать" более.
А еще, что было больнее, это был выбор не в пользу Генри.
А ведь он выбрал Старка.
И кто бы что не говорил, но, выбирая, мы делаем шаг навстречу. Протягиваем, так сказать, руку доверия. Открываемся, - сквозь страх, а порой даже ужас, сквозь боль; незнание, - в надежде на встречный шаг. На выбор в ответ. На протянутую руку доверия... помощи, но...
"Тони", которого Найт нарисовал в своих детских, тайных мечтах, оказался не более, чем Тони Старком.
И быть может, если бы Генри знал его чуть дольше, - или, хотя бы, имел больше опыта в общении с людьми, - он бы догадался раньше. А теперь? Теперь было поздно.
Так случается. Это тоже выбор. Выбор, с которым нужно научиться жить, особенно, если ты голосовал за "свободу". И Найт обязательно с этим справится.
Как только поймет, как.
Как только осознает, что так сильно гложет его.
Мешает сосредоточиться.
- Где Питер? - Внезапно раздалось за его спиной, и Хосе, вздрогнув, вышел из транса.
Он резко обернулся, и часто заморгав от яркого света, попытался рассмотреть вошедшего.
Это был Джейкоб. Он не спал.
- Где Питер? - Повторил невысокий мальчишка в серых домашних штанах. - Ты же сказал, он скоро будет. - Джей хмурил свои густые темные брови, стоя на пороге амбара, и всматривался в лицо Хосе, что все так же сидел на полу, с одним из "футов" на своей ноге.
- Он... - Генри попытался сформулировать свою речь, но явно терялся в происходящем, - Он... не пришел. - Найт глубоко моргнул. Потом снова. Яркий свет врезался в мозг тупой, пронизывающей болью. - Который час?
- Пять утра. - Безрадостно отозвался Джей, и зацепившись взглядом за лицо напарника, добавил. - Ты себя хорошо чувствуешь?
- Да, - тут же выпалил мальчишка. Выпалил даже прежде, чем осознал вопрос. - Да. Да-да, конечно. Все хорошо. - Он сделал паузу и потер пальцами нос, - почему ты спрашиваешь?
- У тебя глаза красные. - Ответил Джейкоб после небольшой паузы.
Они некоторое время смотрели друг на друга неуверенным, скрывающим многое, взглядом.
Джей нарушил молчание первым:
- Я закажу пиццу, - сказал он, разворачиваясь на пятках.
- Хорошо.
- А потом мы соберем тебя.
Генри опустил взгляд, и чуть помедлив, улыбнулся.
- Спасибо.